СКАЗКИ ДЛЯ БЫВШИХ ДЕТЕЙ  (рассказы)

Они выросли и уже не играют с игрушками. Они по-прежнему пытливы и на пути к Истине согласны подвергаться опасностям. Знать цель, видеть препятствия и растить волю к победе - их стиль жизни, какой бы фантастической она ни казалась. Они - это те, кто преодолев порог детства, все еще готовы на подвиги.

  ШЕСТАЯ СФЕРА / скачать аудио

Солнце светит, и все сияет – в зависимости от своей способности удерживать свет и тепло им источаемые. Автомобили и деревья, звери и человеки насыщаются его лаской, и всяк на свой лад несет ее дальше, обогащая мир своеобразием световых оттенков.

Он никогда не ожидал от солнца больше, чем оно давало, – оно всегда отдавало все. Главной его задачей было аккумулировать как можно больше благодатной энергии, чтобы стать своеобразной передающей станцией "солнце-Он-человеки".

Без сомнения, Он, как и многие из нас, страдал спорадичностью устремлений, и его чрезвычайные усилия в один отрезок времени гасились ленивым себепотаканием – в другой. Поэтому его никак нельзя было назвать постоянным источником света – разве что светляком.

Он знал, что за солнцем находятся сферы "всего-что-было-есть-и-будет", и всегда хотел туда попасть. Когда это случалось, Он приносил оттуда лучшее, что мог унести: новые превосходные оттенки огней своих качеств; мысль, обогащенную знанием будущего; подробности своих еще не написанных историй.

Попасть в "сферы-за-солнцем" было не легко. Он с ностальгией вспоминал те редкие моменты безмятежного полета, когда сила вдохновения поднимала его и несла – дальше и выше. Никакой закономерности в нисхождении на него этого благословенного дара он не замечал. Не обнаружил ее Он и на сей раз.

Сначала Он даже испугался, когда яркие люминесцентные пятна замелькали у него перед глазами, когда радужные, ослепительно сверкающие кольца размыли подробности окружающего мира. Но потом догадался: то был знак овладения силой и возможность легкого преодоления плотных слоев пространства, обычно препятствующих полету.

И Он взлетел.

Он без труда миновал первую сферу, где в ярких и зримых образах существовали его детские иллюзии: мечты о полетах в теле, о встречах с волшебниками и множество других, более утилитарных, фантазий.

Совсем недолго пробыв во второй сфере "всего-что-было-мило-его-сердцу", Он запросто очутился в третьей. Напряженные токи, связывающие его с персонажами этого волнующего иллюзорного мира, задержали его несколько дольше, чем бы ему хотелось. Восхитительные образы бывших возлюбленных и тех, кому еще, быть может, предстояло оставить след в его душе, завладели его воображением и чуть было не отняли всю собранную с таким трудом силу. Однако мимолетное тревожащее касание духа – едва ощутимый звоночек – заставил его оторваться от чарующего магнетизма неотразимой женской природы.

С улыбкой пересекал Он четвертую сферу, ничуть не тяготясь расставанием с атрибутикой и персонажами придуманных им историй. Были они записаны или нет – их аромат с течением времени испарился и вместе с ним то любовное чувство, которое испытывает каждый творец к своему рождаемому или только что рожденному творению.

В следующей сфере Он встретился с тем, что очаровало его мгновенно, что пленило его своей иллюзорной красотой – сюжетами своих будущих рассказов. Именно здесь разменял Он львиную долю накопленной творческой энергии на любование новыми историями, новой расстановкой давно известных вещей, доступной в этот момент его сознанию.

По возвращении Он, горя от нетерпения, запечатлел в наилучшем, как ему казалось, ракурсе принесенное из надземного. И некоторое время был доволен. Делясь своим довольством с друзьями, Он чувствовал, что делает доброе дело и ныне (о, радость!) является полезным источником света.

Однажды, когда удовлетворенность сошла на нет, а тоска по полетам вновь стала беспокоить опустошенное сердце, его посетила тревожная мысль: "А что если данная мне сила предназначалась для полета в более высокие сферы? Что если из этих сфер я мог вынести нечто более полезное для человечества, нежели три-четыре неплохих рассказа?"

С каждой минутой мысль усиливалась и, в конце концов, догадка переросла в уверенность: "Да, я упустил шанс! Ни одно мгновение, в силу своей неповторимости, не фиксирует упущенное – новую ключевую энергию, открывающую неизведанные пути и новые возможности..."

И Он заплакал. Плакал недолго и отчаянно. А когда прекратил, слабо улыбнулся: солнечный луч прикоснулся к его руке. "На, возьми весь мой огонь, всю мою любовь к миру и стань мной. Стань Солнцем!"

ЭФФЕКТ ИКЭНИВА

Щелкнул замок входной двери, и сразу же, не дав Елене опомниться, зазвучал-заволновался мамин голос:

– Лена! Лена! Васенька не вернулся?!

В зеркале мелькнул встревоженный взгляд и страдальческая, виноватая улыбка. С угловатой грацией неуверенного в себе подростка девочка выбежала из комнаты:

– Нет... не вернулся...

Встретившись с красными от слез глазами матери, Лена почувствовала, как растет в горле давящий комок, грозя перекрыть дыхание. Она закашлялась и побежала в кухню, чтобы выпить воды. Там, среди кудрявой зелени, двигался поезд – последняя Васькина забава. Шесть ярко раскрашенных челноков-вагончиков весело бежали вокруг стола, создавая иллюзию всамделишной детской железной дороги. Лена прошла сквозь паровоз и стену зелени и собиралась было открыть дверцу холодильника, но почему-то передумала.

Она шла по ходу поезда, то отставая, то нагоняя его, а в голове, подражая бегу быстрых вагончиков, одна за другой мелькали отрывочные мысли:

– Не представляю, как Ваське удается перетаскивать то, что он видит в своем воображении, к нам домой. Как будто карты в компьютерном пасьянсе. Его миражи совсем как настоящие. Хорошо, что он добрый. Среди пугалок ходить – жуть какая.

Лена вдруг засмеялась, вспомнив первые опыты тогда еще пятилетнего брата и реакцию на них окружающих.

– Чего смеешься? – появилась в кухне мама.

– А помнишь, как Васька корову в туалете нафантазировал? Все сначала боялись к унитазу подойти: как же, на дороге корова живая стоит, травку мирно жует. Он над нами втихую потешался, а когда самому приспичило, пришлось его уговаривать не бояться идти сквозь корову...

– Другое не могу забыть. Как бабушка к нам приехала. Ночью вышла в коридор и в крик...

– Помню, помню! Там вроде светляки в лесу светились, сова летала...

– Лена, ответь мне, где Вася... Ты знаешь... – в тихом мамином голосе звенели нотки отчаяния.

Лена опустила глаза: «Стоит ли говорить то, во что никто не поверит? А даже если поверят... Ведь сделать все равно ничего нельзя. Или можно?..» В этот момент из ее комнаты послышался требовательный зов мобильного телефона.

Беседуя с подругой, Лена разглядывала последнее братишкино творение. Растерянность ее росла. Она смотрела на ярко-красные листья клена, которые слегка шевелились от дуновения неощутимого ветра, и пыталась представить себя стоящей на выгнутом дугой деревянном мостике, переброшенном через неторопливо бегущий поток. Потом мотала головой: нет, этого не может быть. Вот Васька, он умеет входить в свои «голограммы», как называет их отец, а она – нет. Впрочем, об этом его умении родители ничего не знают, знает только Лена.

Нужно было решаться. Как же иначе вернуть брата, который несколько часов тому назад исчез в пространстве очаровательного миража? Громкая музыка, запертая изнутри дверь должны были убедить родителей: Лена занята выполнением домашнего задания. Так было всегда. Однако то, что происходило за запертой дверью сегодня, случилось впервые.

– Я очень, очень хочу быть там, где Васька. Пожалуйста, ну, пожалуйста, перенеси меня к нему... – повторяла на разные лады Лена, обосновавшись внутри объемной картины.

Она не верила вполне, что сможет оказаться за пределами собственной квартиры, в иной реальности, но внезапно, на долю секунды потеряв сознание, в волнении распахнула глаза и... Легкий ветерок коснулся ее лица. Он облетал небольшой японский сад, осторожно трогал красную листву клена, удивлялся невозмутимости шаровидных крон низкорослых деревьев и миниатюрных кустарников и второпях обдувал причудливые камни, стараясь угодить им, – хранителям здешней гармонии. Гулко билось сердце, когда Лена шла по мостику, не отрывая глаз от утонченной красоты ожившей голограммы. Учащенный пульс заставил ее остановиться: на берегу ручья она увидела брата. Он сидел на корточках рядом с такой же шестилетней девочкой и, ничего не замечая вокруг, кормил юрких красных рыбок.

– Надо же, какие красивые! – восхитилась Лена, присаживаясь рядом с Васькой.

– Угу, – подтвердил тот, ничуть не удивившись появлению сестры.

– Вася, пора домой. Ты здесь уже целую вечность. Мама волнуется.

Мальчик поднял голову, коротко поглядел на сестру, а потом искоса на маленькую японку, которая встревоженно следила за диалогом.

– Я остаюсь, – безапеляционно заявил он и, сунув руку в воду, спугнул боязливых рыбок.

– Васек, уже время, – настаивала Лена. – Ты же знаешь: та твоя картина, которая стоит в нашей комнате, скоро растает. Мы не сможем вернуться.

– Я остаюсь насовсем: вот с ней и дедушкой.

Лена посмотрела в том направлении, куда показывал братишка. Неподалеку от традиционной беседки, под водопадом белых соцветий глицинии сидел немолодой японец и неотрывно смотрел на хвойное деревце-бонсай, которое простирало свои причудливо изогнутые ветки над низкой керамической вазой.

– Дурдом какой-то, – пробормотала Лена и, повысив голос, сказала:

– Васька, я сейчас ухожу, но, учти, скоро вернусь. С мамой!

Она, и в самом деле, думала, что сможет еще раз побывать в этом чуднОм мире и, возможно, с помощью матери принудить неразумного мальчишку вернуться домой.

---

– Мамка, иди, тебя к телефону, – звал Лену младший сынишка.

– А кто там? – поинтересовалась она, вытирая мокрые руки о фартук.

– Дядька какой-то, – доложил малый и, подражая гоночному болиду, с ревом помчался к деду, вместе с которым яро болел за гонщиков Формулы-1.

Лена взяла трубку. В ответ на ее приветствие приятный мужской голос произнес:

– Лена, это я, Вася.

У Лены екнуло сердце, однако, не доверяя ему, она переспросила и, лишь получив подтверждение своей догадки, позволила ему забиться часто-часто. Хотелось плакать и смеяться, хотелось тут же сорваться и бежать на встречу... но вихрь волнения не должен был проникнуть наружу.

– Завтра днем буду ждать вас в кафе на набережной... – сдержанно сказала она, уточняя время и место.

Ночью Лена не сомкнула глаз. В мысленном диалоге с братом она пыталась донести до него все, что они пережили за двадцать прошедших лет: обиду, ожидание, гнев и тоску, разочарование и надежду, глубоко затаенную в дальнем уголке души. На работу она отправилась, не выспавшись, и полдня только и делала, что путала цифры в квартальном отчете. Благословляя создателей вычислительной техники, она бестолково исправляла ошибки и тут же допускала новые.

– Придется проторчать здесь до ночи, чтобы разобраться во всем этом бардаке, – думала Лена, сохраняя очередную резервную копию важного документа. – Главное сейчас – дождаться обеденного перерыва.

В кафе было людно. Свободным оставался лишь столик у входа. Моросил дождь. Дверь открывалась, и в помещение торопливо входили люди, отряхивая одежду и зонтики. Наблюдая за входящим, Лена иногда переводила взгляд, рассматривая картины на стенах, светильники, посетителей... Господи, ну, где же они? Время обеденного перерыва посекундно утекало, как песок в песочных часах.

– К вам можно? – подошла к столику молодая пара.

– Занято, занято... – засуетилась Лена.

– Рена?

– Рена, Рена... – рассмеялась Лена, опознав в этом переиначивании своего имени «японскую» манеру брата заменять звук «л» на «р».

Когда короткая церемония знакомства завершилась, за столиком воцарилось неловкое молчание. В смущении Лена не знала, куда девать руки, Васька, волнуясь, приглаживал свои черные с проседью волосы. Часы показывали половину второго, до конца обеда оставалось всего двадцать минут. И тогда Лена решилась:

– Нужно поговорить.

– Что я должен сделать? – с готовностью отозвался Васька.

– Жену куда-нибудь определи... Ну, например, в картинную галерею. Там, за углом...

– Фумико-сан... – живо отреагировал на предложение брат, обращаясь на чужом, витиеватом языке к миловидной, стеснительной девушке, явно тяготившейся сложившейся ситуацией.

Отвечая ему кивком головы, девушка послушно поднялась и, изящно поклонившись Лене, направилась к выходу. Васька последовал за ней. Его трогательная забота о маленькой бледнолицей Фумико навеивала грусть. В ней было что-то церемонное, некое продолжение японской эстетики, во всем усматривавшей неповторимость и красоту. Принять узкую ладонь любимой кончиками пальцев и помочь ей подняться, осторожно прикоснуться к ее виску, поправляя выбившуюся прядку, задержать на ее облике долгий, проникающий в душу взгляд, полный нежности и трепетного обожания... Все подчинялось одной задаче: соединению воедино красоты и любви, возвращению их к изначальному состоянию неразрывного единства.

Ту же ласку излучали Васькины глаза, когда, вернувшись, он приготовился вести диалог с сестрой. Его любовное внимание сбивало с толку Елену, уверенную, что смотреть на женщину подобным образом дозволено лишь влюбленному в нее мужчине. Несколько растерявшись, Лена начала с второстепенного:

– Чем жена занимается?

– Музыка. Скрипка. Боршой оркестр.

– А ты?

– Я – дизайнер. Дераю красоту в саду.

– А-а-а, ландшафтный дизайнер, – догадалась Лена. Васька согласно закивал.

До конца обеда оставалось всего ничего – одиннадцать минут. Лена заерзала, нужно было переходить к главному:

– Как ты нас нашел, через столько лет?

– О, это брагодаря дедушке, – и дальше на своем особенном русском Васька рассказал, что у него, еще маленького, дедушка Фумико выпытал все, что он знал о себе, в том числе и адрес. Мудрый человек сделал запись и потом, когда мальчик подрос, вручил ему эту памятку о прошлой жизни. Он же не позволил Ваське забыть родной язык: покупал книги и диски на русском.

– Дедушка очень уважает традиции.

– Чего же раньше не приехал, не написал? – нащупала Лену ниточку, ведущую к давней обиде.

– Ехать... денег было мало, а писать... – молодой человек покачал головой. И хотя его взгляд бы полон сострадания, Лена отыскала в себе злобинку, чтобы отважиться спросить о главном:

– А чего вообще остался тогда?

В глазах брата мелькнуло мечтательное выражение. Видно, воспоминание о тех давних днях тешило его встревоженную душу:

– Из-за Фумико и дедушки остался. В них было столько... любви...

– А то, что мама чуть с ума не сошла, и папа запретил даже произносить твое имя в нашем доме, это ничего не значило? Скажешь, мы тебя не любили?!

Выуживая из глубин памяти невеселые воспоминания, Лена на мгновение вдруг уловила забытое ощущение очарования японского сада. Ее воображение каким-то чудом восстановило тот давний день и едва скользнувшее по сознанию и сразу же позабытое впечатление. Услышав, как волнуется незнакомая девочка, дедушка оставил свое занятие и подошел к ней. Так же, как это недавно делал Васька, бережно взял ее за руку. Его небольшие черные глаза с участием смотрели на Лену, а улыбка несла столько тепла и такта... Пожалуй, в нашем мире так встречают только долгожданных новорожденных, щедро одаряя их светом безусловной любви. Лена задумалась: сохранился ли этот свет в ее доме, получают ли ее дети достаточно ласки и понимания?

Она достала из сумки семейную фотографию и положила на стол. Дети, муж и она сама выглядели на ней вполне счастливыми. Внезапно у нее нехорошо заныло под ложечкой: «эффект» японского сада может повториться с кем угодно – с детьми, с мужем и даже с ней... Никого не удержать у входа в сад любви. Только одни позволяют себе войти, а другие в страхе бегут. Одни умеют ее охранить, а другие...

– Господи, сколько в мире дураков! – подумала она, а вслух спросила:

– Твои дети где?

– Умер мальчик, – погасла улыбка на лице брата.

– И этот ушел по зову любви, – вздохнула про себя Лена. – Ведь самая большая любовь там, наверху. Вот и получается, что все сердца тянутся к любви, и все главное движение в жизни происходит из-за любви.

От легкости, которая пришла с этой мыслью, слезы так и брызнули из глаз. Освобожденная от груза, тяготившего ее в течение многих лет, Лена легко поднялась со стула, и, лаконично перекрестив Ваську, выдохнула:

– Храни тебя Господь!

Едва прикоснувшись губами к его рано поседевшим волосам, она заторопилась к выходу. Навстречу ей уже шла Фумико.

Я ВОЗВРАЩАЮСЬ

День не задался с самого утра. Первое грязное пятно на его девственно-белом полотне оставила моя размолвка с Оной. Ее упорное желание провести две недели предстоящего отпуска в поездке «по святым местам» я счел ветхим пережитком. Во все времена, и теперь это уже доказано научно, местом общения с высшим Разумом было и остается человеческое сердце. И не стоило тратить драгоценные мгновения жизни на формальное приобщение к значимым фрагментами истории. Однако Она не желала мириться с моими доводами, отклоняя все дельные предложения. Мое раздражение росло, и, желая настоять на своем, я взял, да и брякнул:

– Вместо общения с живой природой ты предпочитаешь фетиши. Ты такая же, как все женщины, – неисправимая фетишистка.

Наверное, я задел какие-то сокровенные струны ее души. Она расплакалась и сказала, что никуда не поедет с человеком-роботом, который сводит жизнь к работе и удовольствиям.

На выходе из дома я прослушал оценку своего состояния. Бесстрастный женский голос сообщил, что допустимый уровень излучения империла в моей ауре превышен в несколько раз. Вдогонку он порекомендовал мне впредь избегать раздражения и пожелал счастливого пути. Аналогичный совет пришлось выслушать и от автомобильного компьютера. На этом запас его доброжелательности истощился: все мои попытки завести машину он неизменно блокировал. Выбирая авто, я искал наиболее экстремальную, высокоскоростную модель, которая бы «парила» над дорогой. Зная, что машины данного класса весьма чувствительны к состоянию водителя, я воображал, что всегда сумею сохранить равновесие, но, увы...

На работу доехал на попутке. В дороге, чтобы успокоиться, занимался йоговским дыханием. Однако в вестибюле главного заводского здания, проходя через детерминатор, лишний раз убедился, что раздражение отравило мою ауру всерьез и надолго. Пришлось отложить запланированное на сегодня посещение цеха биоструктурной электроники: тамошние автоматы, тонко настроенные на взаимодействие с энергетикой человека, наверняка, отреагировали бы на империльный газ самым негативным образом. В лучшем случае, они бы застопорили работу, в худшем, потребовали бы серьезного и очень дорогого ремонта.

Схоронившись в своем кабинете, я возобновил восстановительную гимнастику, не теряя надежды как можно скорее избавиться от последствий утренней вспышки. Как обычно, в 9.00 мягко прожужжал сигнал информатора, и автоматический секретарь приступил к передаче сообщений. Готовясь безропотно переварить насыщенный информационный поток, я привел свой мозг в состояние боевой готовности. Оказалось, что зря. Сегодня утром меня озаботили лишь одним, но крайне скверным, известием. В распоряжении начальства без обиняков говорилось, что по причине неоднократно зафиксированного заражения империлом, с завтрашнего дня я могу считать себя свободным от занимаемой должности. Вдобавок, было сказано, что теперь я переведен из рабочей категории «Б» в категорию «Г». Более низкой категорией была лишь категория «Д», к которой относились уборщики, сантехники и прочий персонал, не слишком озабоченный состоянием своего интеллектуального и духовного развития. Так на картине дня появилось второе грязное пятно...

Новость взорвалась снарядом и оглушила меня. В этом «контуженном» состоянии я покинул офис и слонялся по улицам, машинально подбирая падающие мысли:

– Наше гуманное общество ни за что не оставит меня без работы. Завтра же мне пришлют список рабочих мест, на которые я могу претендовать. Только вот незадача: мне, теперь уже бывшему главному инженеру завода пикоэлектроники, на какой-то срок придется превратиться в работника низкоинтеллектуального труда. Возможно, мне доверят управление конвейером по изготовлению деталей машин, может быть, пошлют на строительство, а может...

Здесь непрошенная слеза сбежала по щеке и упала на панель управления автомата социального обслуживания. Тихий голос сердца, зовущий оставить отчаяние, подвел меня к единственному спасительному решению: стоит заказать в социальном управлении отпуск для восстановительной терапии, как на одну-две недели я смогу «откосить» от скучной работы. После запроса о терапии на экране высветилось меню, которое предлагало: а) обратиться к специалисту (врачу или психокорректору); б) контакт с природой; в) контакт с животным; г) контакт с человеком. Лишь раз в своей жизни на правах помощника я участвовал в терапии. Тогда ее проходил мой отец. Это было незабываемое время. Мы наслаждались обществом друг друга в одиноком домике среди девственного леса...

Не слишком вникая, я нажимал одну кнопку за другой, исключая самую первую. Торжествуя от того, что заставил автомат надолго задуматься, я напоминал себе ребенка, который, озорничая, испытывает терпение окружающих. И пока умник сканировал мою ладонь, рассекречивая тайные знаки моего естества, и после, мигая индикаторами, шерстил базы данных, я бездумно напевал старинную детскую песенку: «Мы едем, едем, едем, в далекие края...» Не успели «хорошие соседи» и «счастливые друзья» в третий раз возвратиться домой, как «железная леди» выразила мне свою благодарность и пообещала прислать ко мне домой посыльного.

– Вот оно! – радовался я. – Вместо того чтобы пахать на дурацкой работе, я смогу полноценно отдохнуть на природе, в обществе прекрасного человека и его четвероногого друга.

Мою счастливую уверенность подкреплял доставленный назавтра билет на скоростной международный перелет. Я продолжал светло смотреть в будущее даже тогда, когда из воздушного лайнера мне предложили пересесть в грузопассажирский вертолет и повезли, не указывая назначения. Беззаботная улыбка озаряла мое лицо и в те минуты, когда в иллюминаторах показались горы и вертолет стал прикладывать максимальные усилия, чтобы, минуя островерхие гребни, добраться до одного из пологих склонов.

Меня высадили на горном уступе. Следом были выгружены два объемистых тюка в непромокаемой упаковке. И тут тревога стала доставать меня своим острым когтем. Похоже, с выводами я поторопился.

Вам знакомо чувство оставленности? Тогда вы поймете меня. Я стоял на маленьком каменистом плато высоко в горах, у подножья пестрел разнотравьем луг, а над головой, облетая далекую вершину, парили бдительные орлы. Осмотревшись, в десятке метров от себя я заметил домик, а точнее хижину, кое-как сложенную из неровных камней. Такое убогое жилье мне не встречалось даже в кино. Неужели в наше время всеобщего благоденствия еще может быть такое?

Из-за домика выбежал лохматый пес и, обращаясь ко мне, хрипло залаял. Несколько погодя оттуда же появилась дойная коза. Волоча за собой длинную грязную веревку, она жалобно блеяла, словно просила о помощи. Кажется, в социальной службе решили, что лучший способ восстановления для меня – это трудотерапия на свежем воздухе. Ну что ж, да будет так! Решительно тряхнув головой, я взвалил на спину один из тюков и понес его к дому.

Дверь неприятно заскрипела и, не вполне отворившись, впустила меня в полутемное помещение с тяжелым, застоявшимся воздухом. С трудом протиснувшись вместе с поклажей в узкую дверь, я вошел в комнату и сразу же увидел лежащего у дальней стены человека. Крайне изможденный, старик покоился под ворохом видавшего виды тряпья. По его неподвижной позе невозможно было определить: спит ли он, болен или уже умер. И только слабое свечение его ауры обнаруживало в нем едва проявленный трепет жизни. Зачем я здесь? Откуда такое бесчеловечное отношение к умирающему в наше время? Что это, эксперимент?

Единственная, видавшая виды, табуретка заскрипела, когда в раздумьях я опустился на нее. Не вполне отдавая себе отчет в том, что творю, я открыл чемодан и достал оттуда рацию:

– Вот сейчас свяжусь с социальной службой и скажу, что отказываюсь. Пусть пришлют кого-то другого, с медицинским образованием. А я, прямо завтра, готов приступить к любой знакомой мне работе у себя в городе.

Мой палец лег на кнопку вызова, но так и не нажал ее. Внимание вдруг привлекла висящая на стене фотография – групповой портрет молодых людей в военной форме. Наверняка, среди них был и хозяин этого дома, и происходило это давным-давно, поскольку со времени окончания самой последней войны минуло больше полувека. Мужчины на фото улыбались, но фотография излучала боль, много боли. Страх, агрессия тоже имели место, но все с лихвой покрывала мощная уверенность в светлом будущем – оптимизм, бывший источником победительных настроений. И тут до меня дошло: «Терпение!» Ведь чтобы победить, необходимо мужество и терпение. И тот, кто стал на тропу совершенствования, просто обязан запастись терпением – этой опорой мужества и гарантом достижения успеха.

Сомнения разом ушли. Избавиться от империльной зависимости и обрести желанное равновесие я мог либо посвятив себя духовной практике, либо в процессе самоотверженного труда. Поскольку второй путь был для меня более естественным, я решился действовать, не теряя более ни минуты. По мере того как я убирался, доставал и раскладывал вещи, провиант и разнообразные мелочи по полкам, моя уверенность в правильности моих действий росла. Простыни, полотенца, яркие упаковки сухих завтраков – новьё легко вписывалось в чуждое окружение, энергетически подкрепляя его силы, а вместе тем, и мое приятие атмосферы этого печального островка старого мира.

Так в хлопотах прошел день. Вечером я умостился в маленькой кухне за хромоногим, почерневшим от времени столом, решив, как когда-то в юности, начать вести дневник. Но сейчас я делал записи не столько ради описания фактов, сколько для того, чтобы как следует обдумать произошедшее.

День первый.

Первый раз в жизни доил козу. Получилось. Поменял старику постель. Старик – кожа да кости – никак не реагировал на мои манипуляции с ним. Интересно, почему жизнь все еще теплится в нем? Похоже, витальная сила, заложенная творцом во все сущее, готова сопротивляться разрушению до конца, до последней капли. Особенно, когда душа не может легко расстаться с Землей – с небом, горами... Старое мышление. Большинство современных людей настроено на легкий переход в Надземное, чтобы потом возвратиться с новыми силами и, главное, с обновленным сознанием. Я-то уж точно не стану цепляться за ветхие одежды физического тела...

Сжег на костре все лохмотья старика. Не без помощи пса отыскал горный источник. Ледяная вода помогла избавиться от преследующего меня дурного запаха. Решил, что буду заходить в дом лишь при крайней нужде. Однако ночевать под открытым небом, как я задумал, не пришлось: к ночи разыгрался злой, колючий ветер, морозное дыхание которого прогнало меня в дом. Спать в одной комнате со стариком немыслимо.

День второй.

Спал на земляном полу в кухне. Просыпался, ворочался, решил, что утро начну с уборки. Еще в первый день выяснил, что старик ничего не желает есть, только пьет. Сегодня оказалось, что он способен проглотить несколько ложек козьего молока. Это воодушевило меня. Надежда – эта любимая дочь матери-жизни, подобно воздуху, проникает во все лазейки ума, едва отступает морок безнадежности. Может быть, старик еще будет жить? Может, мне удастся выходить его?

Сегодня не стал рвать траву для козы, спустился вместе с ней и псом на веселый, искрящийся красками луг. Пока пес резвился, играя в какую-то свою игру, а его спутница мирно подчищала богатое содержимое зеленого «стола», я лежал и смотрел в небо. Оно казалось особенно высоким и объемным. Его глубину проявляли лениво плывущие облака и парящие в вышине птицы, по-видимому, орлы. Эта степень свободы птичьего физического тела всегда заставляла меня завидовать пернатым. Вдруг вспомнилось, как еще в юные годы сам, бывало, летал в астральном теле по квартире. Это приводило меня в совершенный восторг. Куда все девалось?

День третий.

Приспособился кормить старика через трубочку для коктейлей. Так выходило аккуратней. Среди еще нераспакованных пакетов нашел хорошую бумагу и разноцветные карандаши. Попробовал рисовать. Сначала рисовал гору, потом переключился на пса. Пес был большой и лохматый. Он умел позировать, вернее, спокойно сидеть, склонив голову набок, как будто внимательно прислушивался. Наверное, старик часто с ним беседовал. С кем еще было здесь разговаривать? Собственно, с кем бы люди ни беседовали, чаще всего, они ведут диалог сами с собой. Зачастую, то, что пытается донести до них собеседник, никак не изменяет привычного хода их мысли.

Уснул прямо в траве, а когда проснулся, обнаружил, что пропустил время кормления старика. Когда подошел к нему с самодельной поилкой, показалось, что брови его слегка сдвинуты. Однако, как только соломинка оказалась у него во рту, складка на лбу разгладилась и лицо приняло прежнее застывшее выражение. Я решил поговорить с ним:

– Ты, должно быть, всегда был суровым – таким же, как эти горы, ветер, гордые птицы... Ты привык к размеренной жизни пастуха и так втянулся, что не заметил, как стал заложником своей привязанности ко всему, что имел. Неужели тебе никогда не хотелось освободиться?

Конечно, теперь не узнать, приходили ли такие мысли в голову человека, который отвечал за сотни овечьи и козьих жизней. Интересно, что бы он сделал, если бы его вышвырнули с любимой работы, как меня? Или он бы поссорился с любимой девушкой?

– Послушай, дед, ты в своей жизни кого-нибудь любил? Была у тебя женщина?

День четвертый.

Всю ночь шел проливной дождь. Мне снились овцы. Много овец. Они преданно заглядывали мне в глаза, и я понимал, что без меня они пропадут. А под конец приснилась Она. В ее больших миндалевидных глазах, излучавших свет мягкой женственности, читалась грусть – под стать серому дождливому утру, войдя в которое, я вдруг вспомнил ее слова, «сказанные» мне перед пробуждением:

– Жизнь посылает нам знаки. Они раскрывают нам содержание любви. Чем чутче отзывается сердце на послания жизни, схватывая самые малые намеки, тем больше узнаешь о любви, царящей в мире. О ее прекрасных, великих и одновременно трогательных движениях в сущности жизни. Слушай сердце!

День шестой.

Весь вчерашний день старик хрипел и задыхался. Я уже подумывал о скором конце. В социальной службе, с которой я связался по рации, сказали, что из-за сильного тумана не смогут прислать доктора, Врачебную консультацию я получил дистанционно. Оказалось, что среди прибывшего со мной скарба имеются шприцы и медикаменты. Оказалось, что достаточно сделать несколько уколов и старик почувствует себя лучше и, в конце концов, спокойно уснет.

Сегодня весь день было ветрено и солнечно. Определив козу пастись, я в сопровождении своего лохматого друга отправился на прогулку. Хотелось подняться повыше, чтобы как можно полнее охватить взглядом окружающее пространство. Через два часа почти непрерывного подъема я остановился и посмотрел вокруг. Освещенные солнцем горы воодушевляли своим величием. К бодрому течению мысли располагало и цветастое убранство луга внизу. Природа в этом уголке Земли была сказочно хороша.

Когда собака зарычала, я подумал, что ее угрозы относятся к мелкой живности, которая нет-нет да и мелькала между камней. Однако вскоре я разобрал: пес рычит на человека. На горном склоне напротив, как раз возле хижины старика, стояла высокая фигура в меховой накидке и такой же шапке. В руке у нее была длинная пастушеская палка. Мелькнула дурацкая мысль: «Это старик встал со смертного ложа». Самообман открылся, как только я вспомнил, что все обветшавшее старье, в том числе накидку и шапку, я предал огню в первый же день. Старик стоял и, казалось, смотрел в мою сторону. И вдруг я уразумел, что это горы – весь заветный, воспетый в ритме ежедневного труда мир старика – вспоминают своего вдохновителя. Все, во что бывает влюблен человек, будет нести части его духа, и чем выше дух человеческий, тем больше любви он подарит пространству. Горы отвечали любовью.

Когда я писал эти строки, мне почему-то вспомнилась Она. Только что я, пожалуй, сформулировал то, чему упорно сопротивлялся в споре с ней.

– Любимая, я все понял! Ты просто хотела подняться в своей любви до тех высот, которые были достигнуты «святыми». Ты хотела впитать сердцем чудесные, светоносные энергии, запечатленные камнями, изображениями, утварью – всем, чего касались их руки, мысль, чувства... А еще ты хотела приобщить к этому сокровенному процессу меня, запамятовавшего предельно ясные формулы сердечного знания.

Догадавшись, я удивился. А потом почему-то заплакал.

День седьмой.

Я снова летал во сне! Я летел по тесному помещению и ощущал дивную свободу. Освобожденный от бремени тела, я ликовал так, как будто до этого меня держали в темнице, а сейчас выпустили на волю. Под стать моей радости преображалась и комната: постепенно ее заливал яркий свет. И когда мне почудилось, что мои глаза не выдержат его насыщенного сияния, в том месте, где была лежанка старика, я вдруг заметил движение. Это старик, не торопясь, вставал со своего ложа. В сидящей фигуре было столько же жизни, сколько и во мне. На исхудавшем лице играла улыбка.

– Ну вот, ты опять летаешь. Теперь я могу уйти. Не удивляйся, ты помог мне, но и я имел задание свыше: вернуть тебя туда, где твой путь потерял правильное направление. Не будем мелочными. Ты сжег мою накидку и шапку – вещи, которые были рядом со мной почти полвека. Но и я доставил тебе немало хлопот. Думаю, мы с тобой в расчете.

Помнится, я ответил ему:

– Как хорошо, что ты доволен. Значит, я нашел возможность вернуться к своей любви.

Наутро я обнаружил, что старик умер, и с удивлением отметил, как посветлело его лицо. Оставалось предать тело земле. Теперь я понимал, насколько этот неприемлемый для меня ритуал был важен для старика и его мира. Сами горы не простили бы мне отступничества, если бы я отправил его в крематорий, ибо с некоторых пор я стал членом этой суровой и прекрасной общины.

В наследство от старика мне достались коза и собака. Когда мы выгружались из вертолета, летное поле оглашалось лаем и громким блеянием. Я чувствовал себя Ноем, выходящим из ковчега на новую землю. Мне, как и этому древнему человеку, предстояло начать все заново: переосмыслить отправные точки прошлой жизни, войти в ритм новых житейских и духовных построений и, быть может, вновь завоевать сердце Оны.

Стоило появиться в доме, как извечно бдительный информатор стал заваливать меня потоком сообщений. Я практически не вслушивался в то, о чем спешил поведать его внятный, исключительно ровный голос. Меня не волновали температурные и влажностные показатели в доме и на улице, не приводил в состояние боевой готовности перечень ближайших дел. Вполуха прослушав приветы от некоторых своих знакомых, я удивительно равнодушно отнесся к известию о том, что завтра меня ждут в автопредприятии, где я буду служить мастером по ремонту автомобильных компьютеров. Лишь один голос заставил меня встрепенуться:

– Любимый! Когда ты вернешься, меня уже не будет. Я отправляюсь в путешествие вместе с другими паломниками. Мы сможем увидеться с тобой, когда твое сердце будет готово принимать любовь в любой ее форме.

Готова ли моя душа к безоговорочному восприятию «божественного произвола», я не знал. Пока же я отстраненно наблюдал за псом, который с глухим ворчанием трепал мою младенческую забаву – серого игрушечного зайца, в то время как в цветнике перед окном коза энергично объедала розовые кусты. Сейчас я был пуст и непредвзят, как в раннем детстве. Сейчас я снова учился познавать. Я был свободен, а значит, готов был любить. Сейчас я вновь рождался в этот удивительный и прекрасный мир...