СКАЗКИ ДЛЯ БЫВШИХ ДЕТЕЙ  (рассказы)

Они выросли и уже не играют с игрушками. Они по-прежнему пытливы и на пути к Истине согласны подвергаться опасностям. Знать цель, видеть препятствия и растить волю к победе - их стиль жизни, какой бы фантастической она ни казалась. Они - это те, кто преодолев порог детства, все еще готовы на подвиги.

ПОЛЕТ НА ЛУНЕВУ

Волнуюсь? Да, немного есть. И хотя сегодня далеко не первый мой «полетный» день, самостоятельно к планетам категории С лечу впервые.

– Соле, возьми себя в руки, – говорю я себе, – все будет, как обычно, хорошо.

Прохлада камеры действует успокаивающе. Сосредоточиться помогает глубокий вдох. Вместе с освежающим ароматом хвои озонированный воздух входит в легкие, позволяя сознанию легко покинуть засыпающий мозг и вспыхнуть ведущим началом в ментальном теле. Гаснет свет. Но этого я уже не замечаю, ибо стремительно, со скоростью мысли, перемещаюсь по направлению к Луневе – планете из системы Альфа Центавра, названной в честь ее первооткрывателя Веры Луневой.

На Луневе темно. Черное бездонное небо слабо освещено далекими звездами. Планета кажется навеки уснувшей безжизненной каменистой пустыней, которая не знает радости плодотворного сотрудничества с человеком. Ближе к одному из полюсов вдруг обнаруживаю еле заметное в кромешной тьме сооружение – огромную полусферу, слабо светящуюся голубым. Облетев гладкую, без единой зацепки, конструкцию, решаюсь проникнуть внутрь безо всякого на то позволения.

Господи, как же тут было красиво! «Теплица» укрывала от жесткого излучения великолепную, тонко отзывающуюся на воздействие любой посторонней энергетики природу. Все, к чему приближалось мое практически невесомое тело, трепетало, посылая в ответ мягкие волны приязни или колкие вибрации трудных для восприятия токов. На обширных полянах среди естественно растущих деревьев произрастали прекрасные цветы всевозможных оттенков белого, синего и фиолетового, живоносная и чудесно спокойная влага водоемов не скрывала удивительный мир подводных существ, а наиболее высокие горные вершины приковывали взгляд кристальным сверканием снегов чистейшей белизны. Гармония природы была на редкость естественной и в то же время казалось, что по всем ее картинам прошлась «кисть» великого мастера – человеческого разума.

В вольном полете я все время опасалась наткнуться на стену защитного колпака, но как бы стремительно я ни перемещалась, его матово-синяя поверхность оставалась примерно на одном и том же расстоянии от меня. Невзначай вспомнилась белка в колесе, которая бежит, никуда не приближаясь, из-за того, что движется само колесо. Регулярная повторяемость географических территорий, в конце концов, натолкнула меня на мысль, что я лечу над поверхностью шара, и этот шар есть не что иное, как сама планета Лунева. Похоже, синий купол был расположен в месте искривления пространственно-временного континуума...

Перестав удивляться аномалии спрятавшейся под колпаком планеты, я опустилась вниз и стала присматриваться к окружающему ландшафту в надежде обнаружить здесь высшую форму жизни, то бишь человека разумного. Однако безлюдность местности была очевидной, так и хотелось крикнуть: «Есть здесь кто-нибудь?» Стоило подумать о прошлом опыте, стоило хотя бы на миг ослабить сосредоточение, как все, бывшее в «поле зрения», начинало затуманиваться, теряя четкость очертаний. А потому далеко не сразу я сообразила, что мелькающие то тут то там световые образования – в высшей степени сознательные существа, хозяева здешней планеты. Едва луч моего внимания приспособился фиксироваться на пролетающих мимо, запечатлевая их образы в сознании, гуманоиды – а это были, по моему глубокому убеждению, человекоподобные существа с головой, руками и ногами – стали подлетать все ближе и ближе. Их вид слепил меня, а более высокие, «огненные», вибрации подавляли энергетику моего ментального тела, одновременно являясь для него исключительным магнитом, притягивающим ощущением чего-то неповторимо насладительного.

– Э-э-э, Соле, так и сгореть недолго, – подалась я прочь от светящихся людей, сближение с которыми грозило, как минимум, ожогами. Ментальное зрение тоже стоило поберечь, и потому пришлось его отключить.

Когда усталость начала проходить и можно было продолжить опыты, появилось странное ощущение, будто бы меня окружает пустота. Подключив зрительное восприятие, я не могла не воскликнуть:

– Господи, Соле, ты все пропустила!

Если бы в подкупольном пространстве существовало эхо, должно быть, оно многократно повторило бы мою разочарованность, ибо сейчас никаких признаков живого вокруг меня не наблюдалось, в непроглядной темноте лишь слабо голубела люминесцирующая оболочка купола. Впрочем, неожиданная осиротелость не убедила меня во всамделишном исчезновении прекрасного мира, я была уверена, что сколько-нибудь обождав, встречусь с ним вновь – не хотелось покидать планету, так и не пообщавшись с ее главными обитателями.

Поверхность защитного купола была такой же холодной, как и камни, во множестве валявшиеся под ногами. При попытке ментального контакта она слегка вибрировала и, похоже, готова была поделиться информацией. Стоило потревожить ее информационное поле, как тут же на меня обрушилась лавина «голосов», несущая невообразимый поток сведений и эмоций. «Сойти с ума», вернее, потерять личностную суверенность, никак не входило в мои планы, а потому я пулей вылетела наружу.

Что теперь? Что еще можно было увидеть на этой пустынной планете, я не знала, так как не удосужилась перед полетом прочесть отчеты предыдущих исследователей. Чужой менталитет, наверняка, привнес бы некую предвзятость в мое видение. Ничего не оставалось, как заглянуть под скудный наружный покров Луневы. Инструкцией строго запрещалось одиночкам проникать в планетное тело: инертная материя, как правило, хранила множество ловушек, к тому же, ее вибрации существенно отличались от моих, представляя изрядную нагрузку для ментального тела. Однако, подобно прочим начинающим нарушителям устоев, я сказала себе:

– Не бойся Соле, ты углубишься совсем чуть-чуть, всего на несколько километров, а потом вынырнешь где-нибудь внутри шатра. Может быть, к этому времени там вновь объявится дивный мир.

Чем глубже я проникала в недра планеты, тем сильнее становилось ощущение гнета. Казалось, что утесняющая плотная материя стремится «успокоить» чуждое ей существо, низвести процессы моего подвижного сознания до своего сверхмедленного ритма. Ничего удивительного. При встрече соприкоснувшиеся сознания всегда стараются сонастроить свои вибрации, как того требует закон любви, лежащий в основе мироздания. В то время как высокие сознания ищут способ одарить своим благорасположением более примитивные формы, последние зачастую пытаются навязать встречным свой способ проявления жизненной активности.

Конечно, не все под землей было так безнадежно пассивно. По пути встречались разнообразные подземные сущности, со своими интересными особенностями, однако вступать с ними в контакт не было никакого желания, да и вряд ли так уж безопасно было привлекать к себе внимание здешних гномов и троллей. Нередко на глаза попадались кристаллы, иной раз поразительно красивые. Настроившись на излучение одного из них – крупного алмазоподобного экземпляра, звездой выделявшегося в угольно-черной породе, – я вдруг обнаружила, что нахожусь в окружении необычных построек, среди которых перемещаются удивительные человекообразные существа. Сверкнула молния, за ней еще одна, потом еще... – казалось, небо готово испепелить огнем все вокруг, однако не было заметно, чтобы явленная угроза как-то отразилась на привычной жизни. И кудрявая «мшистая» растительность, и огромные грубо высеченные в скалах постройки, и крупные – под стать жилищам – насельники-великаны – все жило в привычном ритме, игнорируя близость финала планетного армагеддона. Совсем как когда-то на Земле...

– Соле, очнись, – стряхнула я с себя наваждение, – тебе не пристало погружаться в память планеты. Этот рассказ может быть очень долгим: длиною в твою жизнь, а то и дольше...

Вынырнув из земли, как и планировалось, внутри купола, я несказанно обрадовалась: прекрасный мир был на месте, с той, впрочем, разницей, что вместо ослепительного белого солнца наверху маячили две крохотные луны, самую малость превосходившие по размеру здешние звезды, в обилии населявшие ночное небо. Полюбовавшись некоторое время утонченными ночными пейзажами, я, к своему огорчению, не обнаружила на поверхности планеты ни одного «человека». Это казалось, по меньшей мере, странным. Не слишком доверяя поверхностному осмотру, я включила «ментальный локатор», предварительно отказавшись от визуального наблюдения: с «закрытыми глазами» внимание переставало рассеиваться, фокусируясь исключительно на излучениях встреченных объектов. Однако когда, столкнувшись с повышенными вибрациями, я включала ментальное зрение, оказывалось, что мои старания напрасны – самые высокие токи исходили от тел отдыхающих животных – подобия земных ланей и птиц, мирно почивающих на ветках деревьев.

Ночь на Луневе оказалась короткой. В одно мгновение все ее очарование погасло, как будто некто могущественный нажал невидимую кнопку. И вновь настала непроглядная тьма. Дисциплина ожидания была мне не чужда, однако глупо было транжирить ценную энергию в бездействии.

– Соле, тебе все-таки стоит прислушаться к здешним голосам, – подумала я. – Хотя если ты будешь слушать их все одновременно, то наверняка вскоре станешь одним из них и, скорее всего, не самым радостным.

В несметном числе историй, сохранившихся в «летописи» планеты, хотелось отыскать ту, которая бы мало-мальски поясняла ее нынешнее состояние. Поиск по ключевым образам, в конце концов, позволил мне услышать достаточно, для того чтобы уразуметь: планету постигла катастрофа.

– Малыш, мне очень жаль... – повествовал один из голосов, – я не увижу, как ты растешь... мое сознание постепенно рассеивается. Это плачевное состояние – не исключение, а, похоже, норма... для многих взрослых. Из того, что было раньше, помню только ту страшную вспышку, которая повредила атмосферу. Еще, пожалуй, помню, как впервые увидела защитный купол и удивилась: как он, такой маленький, может накрыть целую планету. Увы, я уже ничего не помню... ни то, как ты появился на свет, ни то, как сделал свои первые шаги... не помню даже тот страшный день, когда анализатор подтвердил, что ты, как и другие дети, из-за мутаций утратил способность общаться с помощью голоса и теперь контактируешь с себе подобными на мысленном плане. Дорогой мой, и все-таки я счастлива... потому что вижу по твоим глазам: ты понимаешь меня. Ты еще такой маленький, но в твоих глазах отражается глубокая мудрость... Я знаю, что, когда окончательно утеряю связь с этим миром, ты, мой милый, сможешь сам позаботиться о себе...

Когда стало казаться, что голос, идущий извне, принадлежит мне самой, а маленькое существо, покрытое светящимися пятнами, необыкновенно близко моему сердцу и дороже его у меня ничего нет, я прервала связь и постаралась очистить ауру от обрывков прилипших к ней чужих энергий. Под действием светлой грусти мое тело успело «обмякнуть», согласованность работы его центров стала давать сбой. Еще немного и я могла, помимо воли, быть втянутой в канал автоматического возвращения.

– Соле, настройся, умоляю тебя. Собери все воедино: чувства, мысли, образы... Миру – мир, миру – мир, миру – мир...

Сотни раз пришлось повторить этот простенький мантрам, прежде чем мое существо приобрело способность к утверждению гармонии высших нервных центров. В ритм повторений как-то очень органично влилось появление картины пробуждающейся ото сна планеты. Белый диск солнца заливал чудесным живым светом красочную панораму растительного сообщества, играл огнями в крохотных кристалликах почвы, рождал ослепительные блики на гладкой бирюзовой поверхности воды. Красота питала, красота вдохновляла на подвиги.

– Что ты творишь, Соле?! Не смей этого делать!

Инструкцией запрещалось близко подходить к инопланетянам и, тем более, касаться их. Однако острое желание вступить в контакт с плазменно пылающими существами угашало всякое благоразумие.

– Соле, инструкция... Соле, очнись... – где-то на периферии моего сознания слабо мигала лампочка здравого смысла. И все же, ни минуты не колеблясь, я ринулась к высокой фигуре и протянула руку, чтобы дотронуться до нее, почти не сомневаясь, что за этим воспоследует вспышка и я сгорю в ослепительном пламени, не оставив и следа на этой удивительной планете.

Да, да, да! В первое мгновение боль, жуткая боль охватила все мое существо, зажала в своих беспощадных тисках сознание. Когда способность мыслить вернулась, мое мироощущение уже поразительным образом изменилось. Блаженство? Всеохватывающая любовь? Нирвана? Пожалуй, нет таких слов, которые могли бы описать это состояние. По мере того как мое тело растворялось в огненной сущности божественного создания, сознание уносилось все дальше и дальше от родной планеты. Исчезло разумение самоценности собственной личности, а взамен пришло несказуемое ощущение единства со всем сущим. Казалось, что я вошла завершающим элементом в план божественного начала, соединившись с ним навеки.

– Вот, Соле, сейчас ты превратишься в настоящее солнце, – искрой вспыхнула не моя, но и не чужая мне мысль. Она-то и «пробудила» меня к обновленному восприятию собственной индивидуальности. Я вновь почувствовала себя отдельным человеком, снова ощутила, что имею тело... Стоп! Тело было не мое... На месте прежнего ментала – утонченно-прекрасной копии тела физического – красовалась человекоподобная огненная оболочка, правда утерявшая внешние признаки пола. И все равно я ощущала себя женщиной, причем до беспамятства влюбленной, которая различала вокруг себя только любовь, только ее проявления...

Теперь я – одна из них. Я – сама любовь. Не жалею ли я о Земле, о путешествиях в другие миры? Ничуть. Теперь я знаю, почему в ночную пору на Луневе никого не застать: звездное небо так и манит нас в полет, а наши тонкоэнергетические тела позволяют нам без труда перемещаться на любой космический объект, будь то планета, комета или даже звезда. Чего жаждем мы, раз продолжаем искать? Что ищу я, если всякое искание суть поиск противоположного начала, а свою недостающую половинку я обрела сразу же, как только она примагнитила и преобразовала меня?

Жажда познания наивысшего, а значит и всех его проявлений, не оставляет меня. Беспредельное искание Красоты заложено в основу мироздания и составляет суть проявления жизни. Все сущее, включая меня, озабочено поисками прекрасного. Создавая новые формы или обнаруживая иное, более совершенное, бытие, мы восклицаем: «Это предел совершенства!» Но скоро убеждаемся в ограниченности этого представления и понимаем, что все лучшее еще впереди. Вдохновленные любовью, мы продолжаем поиск, ставим перед собой новые цели, заглядываемся на новые высоты. Мой единосердный избранник не устает напитывать меня восхищающей мыслью: «О, Соле, жду не дождусь, когда мы оставим этот мир и воспарим в мир Огня! Вот где родина духа!»

С ЛЮБОВЬЮ И НЕЖНОСТЬЮ

Слева были сумерки, справа – потемки.

Слева шел я, рядом семенила кошка.

Где был свет: позади, впереди?..

– Свет там, где ты его оставил, – голос кошки был бесцветным.

Как-то не припомнилось мне, чтобы в руке у меня прежде был светильник... Кажется, я вообще ничего не помнил.

Кошке нужно молоко... А что нужно мне?

– Вспомнить, зачем живешь, – мяукнула кошка.

– Если ты знаешь ответы на все вопросы, скажи мне, зачем я живу.

– У каждого ответ свой...

Кошке нужно молоко, а мне...

– Далось тебе это молоко, – перебила меня кошка, – нам обоим нужно что-то одно, главное.

Но если не еда, то что? Вода, воздух или... сама жизнь?..

Похоже, киска взяла за правило прерывать мои размышления. На сей раз она свалилась (или умышленно прыгнула?) в пропасть, по краю которой бежала. Теперь направлять мою мысль было некому...

Значит, жизнь... Все рождается и умирает, начинается и заканчивается – жизнь напоминает серию эпизодов. Так ли важно знать, зачем выросли и опали листья, зачем прожил жизнь?..

– Спираль жизни бесконечна, все, что уходит, приходит потом снова, в другой форме, – рядом снова бежала кошка. Присмотревшись к ней, я обнаружил, что ее шерсть из невзрачной серой превратилась в ярко-рыжую.

– Ты хочешь сказать, что все мы живем вечно, и потому каждый должен быть заинтересован в том, чтобы улучшаться? А если иначе, то что?..

– Иначе, ничего... – и кошка снова пропала в бездонной пропасти.

В бессмысленной темноте я страдал без света, среди беспамятства – от отсутствия знания.

Получалось, что жизнь, требуя совершенствования, нуждалась в знании о себе. В каком же, в познании свойств материи?

– Не только, – пискнул котенок. Он был таким маленьким и черным, что я сумел его заметить лишь благодаря белому пятнышку на лбу.

Из чего же еще состоит жизнь? Из эмоций, чувств, мыслей, желаний... Все это как-то невероятно сочетается, рождая помимо воли все новые и новые сочетания... Кто же, на самом деле, управляет жизнью?..

– Ты сам, - и котенок, схватив зубами штанину, с удивительной силой потянул меня к себе, вместе мы упали в бездну.

---

Воздух был морозным, ноздри слипались от холода, а из глаз нет-нет да и выкатывалась слезинка. На вид мне было года три-четыре. Я ходил по двору и палочкой проделывал дырки в снегу. Оставив это скучное занятие, я отправился на пустырь, там снега было больше. Пришлось немало потрудиться, прежде чем в нетронутости сугробов я проложил кривой фарватер, причалив к заброшенным сараям. Их остовы черным островом торчали посреди океана снега и, может статься, для кого-то служили приютом.

Мое внимание скоро привлекло жалобное мяуканье. За одним из сараев я обнаружил маленького, дрожащего от холода котенка и тут же вообразил его замерзшим с такой ясностью, что мое детское сердце сжалось от боли. Что же делать? Взять еще одну кошку мама не позволит, у нас их и так целых три... Мне казалось, что решение нужно принять немедленно, иначе вот-вот случится непоправимое.

У стены сарая стояла кем-то забытая лопата. Она была тяжелой, но мне кое-как удалось ее поднять. Изо всех сил удерживая черенок двумя руками, я размахнулся и несколько раз ударил котенка. Маленькое тельце обмякло, я бросил лопату в снег и побежал что было духу.

Наверное, в памяти наступил очередной провал, потому что следующая картинка показала мне берег замерзшего пруда. Все та же шубенка с потертым воротником, тот же полосатый шарф, ушанка из искусственного меха... Судя по всему, после моего преступления прошло совсем немного времени...

Ходить по льду было потешно, ноги скользили, то и дело я со смехом падал на твердую холодную поверхность, прижимаясь к ней разгоряченным лицом. Не заметив в пылу незатейливых развлечений припорошенную снегом лунку, я как-то враз, почти не сопротивляясь, ушел под лед. Лежа на дне, я смотрел вверх и не верил своим глазам: линза воды волшебным образом преображала зимний пейзаж в тонкий, сказочно прекрасный зелено-голубой мир...

Любование мое было недолгим. Очень скоро я почувствовал, как меня тащат наружу, взволнованно вскрикивая: «Надо же, шарфиком зацепился!.. А если бы шарфика я не увидала?!.. Ай-ай-ай, весь, до нитки, вымок!..» Глядя во взволнованное лицо соседки, я слабо улыбнулся: «Снова солнышко светит...»

---

По лицу, щекоча щеки, текли слезы. Я попытался открыть глаза, но они не открывались – к глазам плотно прилегала тугая повязка.

– Лежи, лежи спокойно, теперь все в порядке.

– Что со мной? – руки, ноги, тело – все было тяжелым, но двигалось, хоть и с болью, но жило.

– Тебя ударили по голове, не хотели старика оставлять умирать одного...

Мне стало вдруг неудержимо смешно, радостно. Но смеяться мешала резкая боль в голове, лишь улыбка слабо осветила лицо:

– В их сочувствии не было любви. Оно было безжизненным. В жизни есть место всему: и состраданию, и бесстрашию, и естественной смерти формы... Нужно только уметь сделать правильный выбор.

– Я это поняла, и потому осталась с тобой.

– Сколько я смогу еще дышать?

– Не больше двух часов.

– Развяжи мне повязку.

– Не стоит, твои глаза будут сильно болеть. Света все равно нет, воды и еды тоже... Нам оставили только немного воздуха и топлива.

Скоро в таблоидах появится сообщение о гибели очередного космолета с человеком на борту. Кибер не в счет, это тоже машина, хотя и очень сложная. Вот этого, например, обучили состраданию...

Жизнь продолжается, и как бы абсурдно это ни звучало, я еще могу пожить, успеть сделать что-то хорошее. Например, обучить кибера петь колыбельную... как пела ее когда-то мать – с любовью и нежностью.

ХРОМ И СИНИЦА

Первые крылья мне подарили, когда я учился в начальной школе. Стоило их оставить в комнате без присмотра, как Щен, у которого в этот период происходила смена зубов, изгрыз края одного из них. Этот дефект не укрылся от зорких глаз моих одноклассников, и они прозвали меня Хромокрыл, сокращенно – Хром. Подозреваю, однако, что причиной, по которой я получил это прозвище, послужило мое достаточно неуклюжее перемещение в воздухе, а вовсе не поврежденное крыло. Немного погодя с помощью этих же крыльев я уже летал, как птица. Преувеличиваю. Это сейчас я летаю совершенно свободно и на достаточно большой высоте. Не то что Синица. Она только-только поднимается на несколько метров выше самого высокого небоскреба, как сразу же пускается в горизонтальный полет, наблюдая течение городской жизни и приветствуя подружек, которые попадаются на ее пути.

Как я уже говорил, мой полет проходит на расстоянии нескольких километров над землей в холодном, разреженном воздухе. Чистая атмосфера и практическое отсутствие встречных помогают сосредоточиться на наиболее важных для меня вопросах. Например на том, что связывает нас с Синицей. Какие точки соприкосновения могут быть у меня – любителя Вагнера и Шопенгауэра – и Синицы – ярой приверженки попсы и женского чтива? Что общего может быть у людей, которые никогда не могут спокойно договориться о высоте полета?

Холод забирался за воротник рубашки, бодря и заставляя двигаться живее. Крылья, легко подчинявшиеся малейшему посылу мышц рук, исправно несли меня по небу, обещая в скором времени доставить на службу. Мысль, работавшая четко и непредубежденно, не встречала препятствий со стороны чувственной сферы. Словом, все шло как обычно. До тех самых пор, пока... передо мной не появился человек. Обычный мужчина в светлом костюме, только ... без крыльев. Он стоял, нет, пожалуй висел... И все же лучше сказать "стоял", хотя его ноги не имели под собой опоры. Я спросил его, что он здесь делает. Он ответил, что сторожит проход в иной мир. Это было очень странно. В чистоте, или точнее пустоте, неба ни о каком проходе не могло быть и речи. Я набрался наглости и спросил:

– А мне туда можно?

– Можно, – ответил он и посоветовал закрыть глаза.

Ну что ж, открыв их, я убедился, что все вокруг переменилось. Теперь я находился на пустынном песчаном берегу в непосредственной близости от спокойной водной глади. Ее темное полотно простиралось так далеко вперед и в стороны, что создавалось впечатление, что передо мной море или даже океан. Стоило отвернуться от монотонной панорамы, как сразу же я был встречен пленительной улыбкой небольшой тенистой рощицы. "Как нельзя кстати в такой солнечный день", – подумал я и направился к зеленому оазису. Однако по дороге еще одна мысль пришла мне в голову: "Интересно, как живут здесь люди?" Хотите верьте, хотите нет, но уже в следующее мгновение впереди была не группа невысоких мелколиственных деревьев-подростков, а зеленые холмы, чей нарядный травянистый покров мог соперничать с сиянием изумрудов, а в низинке – аккуратные белые домики с темно-красными крышами. Дверь, которую я толкнул, тоже была красной. Она вела в светлое просторное помещение, где из мебели не было ничего иного, кроме мягких пуфов и ярко окрашенных кубообразных предметов. Зато повсюду – на окнах, подставках и просто на полу – стояли вазоны с цветами, привносящие в это лаконично обставленное жилище атмосферу свежести и непосредственности. "Любопытно, кто здесь живет?" – подумал я. Едва эта мысль осенила своим присутствием скромную обитель моего мозга, как тут же я обнаружил, что стою на дороге перед юной девушкой, одетой в бело-розовое воздушное платье.

– Что же это у вас тут происходит? – возмутился я. – Какие-то спонтанные перемещения, постоянно ускользающие пейзажи...

– Ничего странного, – пожала плечами девушка. – Просто ход поезда.

– Ход поезда?

– Ну да, такой же эффект. Когда поезд движется, то может казаться, будто едет не он, а все, что за окнами. Мир этот стабилен – так же, как и тот, откуда ты пришел. Скачет твоя мысль, увлекая тебя вслед за собой.

– Значит, ты живешь в том доме, – сообразил я и, дабы опередить очередную внезапную перемену мысли, засыпал девушку вопросами: "С кем ты живешь? Где учишься? Где работаешь?"

Место, куда я перенесся далее, являло собой зал со стеклянными стенами, высокими арочными окнами и светопроницаемым куполообразным потолком, отчего потоки слепящего света свободно пронизывали его сверху донизу. Кому-то это могло не нравиться, но тем существам, которые находились в маленьких разноцветных колыбельках, общение со светом было явно по нраву. Они нежились под легкими кисейными покрывальцами, время от времени выставляя свои пухлые ручки и ножки наружу. Между колыбельками ходила моя недавняя знакомая, позванивая колокольчиками, привязанными к ее поясу, и, наклоняясь к младенцам, что-то нашептывала им на ушко. Тех, чье беспокойство не унималось, она брала на руки, лаская и баюкая.

Уж и не знаю, о чем подумал, но неожиданно девушка, нянчившая малыша, подошла ко мне и протянула крошечное, прикрытое мягкой пеленкой тельце. Не имея ни малейшего опыта обращения со столь деликатными миниатюрными живыми существами, я тотчас же прижал его к груди. И если бы когда-нибудь я отважился дать интервью по поводу того, что при этом почувствовал, то мог бы абсолютно объективно утверждать, что сердце мое, до этого бывшее привычной и малозаметной принадлежностью, сейчас нашло особый темпоритм, одарив меня фейерверком удивительных эмоций. Отныне в его стране царила атмосфера любовной неги; по-птичьи звонкоголосая, его песнь заполняла благоухающее пространство души, славя беспредельность любви, бесконечную красоту ее проявлений. О, как я любил в этот момент все, чего касался мой взор!..

То, что произошло после, было так же неожиданно, как если бы над ухом кто-то прокричал: "Ваше время истекло!" Я почувствовал, что стремительно падаю вниз, и осознал: в этот утренний час я вернулся в необъятные просторы голубого неба, где ни давешнего стража, ни следов какой-либо иной аномалии не замечалось.

Выровняв полет, я тут же обратился к сердцу: "Тук-тук, отзовись. Как ты сейчас?" Сердце было на месте. И в нем еще теплился зажженный любовью огонь, жил его удивительный рассказ о том, что любовь может быть обращена ко всему сущему, стирая извечное "нравится-не нравится", выявляя в нем своим лучом признаки красоты.

Когда вечером я нашел время приласкать Синицу, она почуяла в моем взгляде и прикосновениях ту необычайную притягательность, которую сообщает им аромат цветка, расцветшего в груди, и приложила максимум усилий, чтобы вызвать во мне страстное желание овладеть ее телом. А когда поняла, что ее чары не действуют, рассердилась. И в грации танцевальных па, и в ее глазах, полных нежности, а потом и гнева, мне виделся свет – любимый мной трепет ее души. Я сидел на полу и наблюдал, как она танцует, потом, как укладывается в постель, и ощущение праздника не покидало меня. Мое чувство сейчас изливалось полно, свободно, независимо от того, как оно принималось возлюбленной.

Утром она все еще дулась на меня, однако позволила себя уговорить: лететь на работу вместе, в "моем" небе. В дороге она беспрестанно жаловалась то на холод, то на то, что ей трудно дышать, но когда увидела стража, в одночасье умолкла. Ее удивление было так велико, что она безропотно ждала, пока я испрашивал разрешения на проход в иной мир вместе с подругой, и послушно закрыла глаза, когда ее попросили об этом.

Не знаю, что на меня нашло, но вместо того, чтобы устремить мысль к цели нашего путешествия, я подумал, что надо бы испытать Синицу, а заодно и самому пройти тест на самообладание. "Сейчас мы очутимся в самом мрачном... самом ужасном месте", – вообразил я, и сию же минуту мы, действительно, оказались в полном мраке.

– Хром, куда ты меня притащил? – встрепенулась Синица.

– Погоди, тут кто-то есть.

В темноте слышались вздохи, прерывистое частое дыхание. Синица, явно испуганная, прижалась к моей спине всем телом, умоляя сейчас же найти выход. Мне тоже было не по себе. Не потому, что я боялся стать жертвой коварства узника или узников этой темницы, но оттого, что страх и безнадежность, разлитые во мраке, были не менее разительны, чем те, что возникают при встрече с потусторонним.

– Кто здесь? – спросил я глухим, сдавленным голосом.

– Это я, Мот, – пленник своей совести, – ответили мне с тяжким вздохом.

"Что делал здесь тот, кто способен был осмысленно отвечать, а значит и мыслить, кто в любую минуту мог избавиться от этого ужаса?" Объяснение, полученное на этот вопрос, поразило меня:

– В этих стенах, которые способны притягивать и отражать волны негативных мыслей и эмоций, я изживаю то, что накопил за всю жизнь.

– Но если стены отражают всю эту гадость, как можешь ты изменить движение колеса негатива?

Стон вырвался из горла Мота:

– Могу. Я должен превратить морок в свет. И я сделаю это...

– Все, я больше не выдержу! Я сейчас умру! – раздался у меня за спиной отчаянный крик Синицы.

Что лучше всего излечивает от страха, нежели красота? Что быстрее приводит в равновесие, нежели приятное глазу?

– Посмотри, птичка моя, какая травка, какие домики, какие... – удерживал я за плечи все еще дрожащую Синицу.

Постепенно ее волнение пошло на убыль, и, рассматривая прелести пейзажа, она заявила: "Хочу домой!" На самом деле, она так не думала, потому что новый поворот ее мысли перенес нас, отнюдь не к нам домой, но... в помещение огромного магазина.

– Синица, детка, мы опоздаем на работу, – попытался отвлечь ее я от предмета ее мечтаний – голубого мохерового пуловера с белым меховым воротничком.

Но она уже деловито осведомлялась у продавца о стоимости облюбованного ею сокровища. А когда узнала, что все, что она видит здесь, можно получить бесплатно, живо набрала два внушительных размеров пакета, не отдавая отчета, как полетит со всем этим добром дальше.

Донельзя обрадованная, Синица была полностью сосредоточена на переживании своей удачи, и потому не составляло труда переместить ее туда, куда изначально стремился я всей душой – к младенцам.

– Смотри, – призывал я ее открыть зажмуренные от яркого света глаза. – Смотри, какое чудо!

Синица смотрела на малышей с недоумением – словно попала в очередной торговый зал, где ей на выбор предлагали нечто совершенно бесполезное. Все еще не теряя надежды приобщить ее к дивному откровению любви, я предложил:

– Попроси, чтобы тебе принесли младенца. Подержишь его на руках...

Но в ответ прозвучало капризное:

– Где мои пакеты? Немедленно отведи меня в магазин!

Сегодня я летел не слишком быстро. Сегодня было о чем подумать. В этот день исполнялось ровно три года с тех пор, когда я в последний раз видел Синицу. Та же годовщина была связана и с другим – не менее важным в моей жизни событием – усыновлением Мура. Три года назад, когда я вновь принял на руки младенца, я осмелился спросить у девушки в бело-розовом платье:

– Я могу его взять с собой?

– Можете.

Господи, каким счастьем было общение с Муром – этим неисчерпаемым источником радости! Сколько мудрости почерпал я, соприкасаясь с миром его сознания! И вот сегодня...

– Эй, постой! – нагонял меня кто-то слабосильный.

Я обернулся. Позади, усиленно работая руками, летела Синица. Ее полуоткрытый рот жадно ловил воздух. Когда она поравнялась со мной, в ее глазах я увидел страх. А еще в них читалось ожидание. Мы не сказали друг другу ни слова. Нас, молчащих, безмолвно встретили у прохода в иной мир и, не проронив ни звука, пропустили в его сферу: за три года ежедневных посещений меня считали здесь своим.

Мы застали Мура играющим у того самого сказочно красивого дома, где с самого рождения он проводил большую часть дня, пока я был на работе. Я старался не подавать вида, что волнуюсь.

– Познакомься, Мур, это твоя мама – Синица.

– Как жалко, мама, что ты пришла так поздно...

Его голосок дрожал, и я понял, какое он принял решение.

Наверное, у меня был жалкий вид, потому что и без того большие глаза Синицы вдруг распахнулись еще шире и в них появилось выражение боли и сострадания.

– Ты знал заранее? Ты сразу знал, что в три года эти дети могут выбирать? – переживала она.

Я утвердительно кивнул головой. По щекам Синицы потекли слезы. Она уткнулась мокрым лицом в мои протянутые к ней ладони и, безудержно твердя: "Бедный, бедный...", продолжала всхлипывать. Напротив, я чувствовал странное умиротворение. Сейчас мое сердце вмещало и ее покаянные слезы, и лепет Мура, который, обнимая мои ноги, обещал, что, как только научится летать, обязательно станет навещать маму и папу, и последний взгляд на сказочный хрустальный теремок...

Дома Синица привычно сунула ноги в свои мягкие голубые тапочки, и лишь теперь я заметил, что на ней надет голубой с белым воротничком свитер, приобретенный в памятный день нашего расставания.

– Хром, ты только ничего не говори, – опередила она мои расспросы. – Я тебе сейчас скажу самое главное.

Она подошла к окну, где по настоянию Мура, произрастали его любимые цветы, и, снимая пальцем пыль с узких глянцевых листьев, заговорила:

– Поверь, Хром, я всегда тебя любила. Я умею любить. Но раньше мне не хватало терпения выслушать голос твоего сердца и раскрыть свое для отдачи. Меня всегда увлекало активное действие и получение сиюминутной пользы. Сейчас я слышу наши сердца.

– И о чем они тебе говорят? – подошел я к ней.

– Они говорят... – голос Синицы срывался, – говорят мне, что ты тоже любишь меня. И что ты хочешь... чтобы у нас был свой маленький...

Синица повернулась и посмотрела мне прямо в глаза.

– Эх ты, где ты была три года назад? – мог я с полным правом спросить ее сейчас, ощущая ослабевший магнетизм наших чувств и боль при упоминании о ребенке...

Но вместо слов я достал из нагрудного кармана прядь волос Мура – драгоценное свидетельство моей утраченной радости – и вложил этот знак моего к ней доверия в ее руку. Это значило:

– Да, я готов снова принять тебя в свое сердце и дарить тебе его ласку, я готов стать твоим ближайшим другом и помочь тебе растить детей. Ибо не из-за кого-то истинно любящий раскрывает свое сердце, но ради самого сердца, ищущего, на кого бы ему пролить свет своей любви.