СКАЗКИ ДЛЯ БЫВШИХ ДЕТЕЙ  (рассказы)

Они выросли и уже не играют с игрушками. Они по-прежнему пытливы и на пути к Истине согласны подвергаться опасностям. Знать цель, видеть препятствия и растить волю к победе - их стиль жизни, какой бы фантастической она ни казалась. Они - это те, кто преодолев порог детства, все еще готовы на подвиги.

ПРИОБЩЕНИЕ

– Вот, Август Петрович, несу Вам «Новости» с Вашим интервью.

Покривившись, режиссер взял из рук помрежа красочный номер свежей газеты, на последней странице которой красовался заголовок: «Новый фильм Августа Боголюбова».

– Ага... это та самая, что приходила неделю назад и терзала меня полдня... а написала всего-то пять абзацев... Да и что тут писать? Фильма как такового еще нету...

Зазвонил телефон помрежа. Разговаривая, Рина потыкала в Боголюбова пальцем, намекая на то, что кто-то хочет с ним поговорить, но Боголюбов скрестил перед собой руки, сигналя, что разговаривать не станет. Однако женщина, мило улыбаясь, вложила трубку в руку режиссера, сделав вид, что не замечает, как свободной рукой он показывает ей кулак.

Звонок показался Боголюбову странным, впрочем еще большее недоумение охватило Августа Петровича уже после разговора с незнакомцем.

– Рина, ты подыскивала для съемки консультанта?

Помреж недоуменно пожала плечами.

– Интересно, как он узнал о съемках?..

– Может, от этой дамочки из прессы, пресса такая болтливая...

– Допустим... А кто ему дал прочитать сценарий? Он уверял меня, что содержание будущего фильма ему нравится...

– Я не давала, а...

Август Петрович раздраженно махнул рукой:

– Ладно, сейчас он явится, устрою ему допрос с пристрастием...

Консультант появился в самый разгар съемки – худощавый мужчина в светло-сером длиннополом плаще с повязанным поверх шелковым шарфом, концы которого свободно свисали ниже талии. По его темным глубоко посаженным глазам, удивительно контрастирующим со светлыми волосами, ничего нельзя было разобрать. Только взглянув на него, Боголюбов понял, что «этот» ничего лишнего не скажет.

– Линквей, консультант, – коротко представился незнакомец.

Режиссер саркастически улыбнулся:

– Знавали мы некоего консультанта... Уж не из одной ли вы команды?..

– К булгаковскому персонажу не имею никакого отношения, – ничуть не смутившись, парировал незнакомец.

– Что ж, давайте работать, – настроился на серьезный лад Боголюбов. – Вы принесли свои комментарии к сценарию?

Незнакомец посмотрел в глаза режиссера и без тени сомнения заявил:

– В этом нет необходимости...

Его твердость заставила Августа Петровича почувствовать себя школьником в кабинете директора:

– А как же вы собираетесь?..

– Все замечания я выскажу в процессе съемки, – все так же невозмутимо утверждал мужчина в плаще.

Боголюбов все острее чувствовал преобладание чужой воли, он почти готов был возмутиться, но любопытство и даже некоторое злорадство взяли верх.

– После первых же дурацких замечаний выгоню... выдеру как сидорову козу... – решил он.

Первое замечание консультанта прозвучало в сцене, когда главная героиня, которую играла известная актриса Анна Анина, изображала астронавта, делающего первые шаги по неизведанной планете Венере:

– Анна не может так легко и непринужденно реагировать на совершенно новую для нее обстановку.

– Вот он, первый ляп – указывать режиссеру, как надо снимать, – про себя язвительно отмети Андрей Петрович, но вслух, демонстрируя наигранную бодрость, поддел консультанта:

– А давайте, Вы сами покажете как надо! Не бойтесь, подойдите к актрисе и покажите... Она, хоть и знаменитость, но не кусается...

На это выпад Линквей отвечал все тем же ровным тоном:

– Показать я не смогу. Я – не актер и не режиссер... Предлагаю надеть вот это...

Жестом фокусника молодой человек извлек из кажущегося пустым кармана плаща довольно объемный предмет, напоминающий очки, и, приблизившись к актрисе, попросил ее закрыть глаза. Анна недоверчиво улыбнулась, но послушно опустила веки, после чего Линквей бережно надел на нее странные очки. Затем он отступил на пару шагов назад и внимательно оглядел съемочную площадку – на площадке царила напряженная тишина, все замерли в ожидании чего-то необыкновенного.

Даже режиссер, на время позабыв о своем недовольстве, не отрывал глаз от Аниной, впрочем нет-нет да и бросая короткие взгляды на консультанта. Когда тот почти шепотом разрешил актрисе открыть глаза, Август Петрович вдруг понял, что творится нечто невообразимое: такой – уравновешенную и хорошенькую – Анину он еще никогда не видел. Ее рот приоткрылся в немом крике; руки в объемных, «космических» перчатках, выброшенные вперед, словно пытались предотвратить нападение; колени... Да что там говорить, Анина была неимоверно напугана.

С трудом успокоив в конце концов разрыдавшуюся актрису, Боголюбов решил немедленно разобраться с консультантом и уж на сей раз непременно прогнать его со съемочной площадки.

– Ну-ка дайте мне свои чудо-очки, посмотрю из-за чего Аня наша чуть в дурку не угодила.

– Сейчас вы ничего не увидите, слишком шумно, – бесстрастно ответил консультант, опуская очки в свой не выдающий секретов карман.

– Вы понимаете, что вы мне съемку срываете?!

Стремясь выплеснуть накипевшее раздражение, Август Петрович начал пояснять консультанту, что его присутствие здесь совершенно неуместно и что он ничего нового в создание фильма внести не сможет.

Однако Линквей, подобно молу под ударами волн, не дрогнул под натиском обвинений, напротив тон его стал еще более миролюбивым:

– Позвольте заметить, уважаемый Август Петрович, в своем интервью вы говорили, что, работая над фильмом, вы будете добиваться как можно большей убедительности. Позвольте поинтересоваться, в чем будет выражаться эта убедительность? Были ли вы сами когда-нибудь на Венере или кто другой в вашей группе знает о том, что представляет собой эта планета или ее жители?

Режиссер кашлянул в кулак – это был всего лишь отвлекающий маневр, повод отвести взгляд от консультанта, который, обращаясь к нему, казалось, гипнотизировал его. Совсем недавно Боголюбов был готов расправиться с незнакомцем и послать его подальше, а сейчас он почти не сомневался в том, что этот парень в чем-то, или, быть может, во всем, прав. Август Петрович, в самом деле, хотел снять классный фильм и не только утереть нос американцам с их техногенной фантастикой, но и самому проникнуться атмосферой чего-то неизведанного, донести до зрителя мистическое благоговение от встречи с высшим разумным началом.

– Ну так, – твердо проговорил Боголюбов, – пока я не посмотрю в эти очки, съемка продолжаться не будет.

Обрадовавшись незапланированному перерыву, большинство членов съемочной группы разбрелось кто куда. Вняв совету консультанта – посидеть некоторое время спокойно, режиссер отстраненно наблюдал, как расходятся люди, как снова появляется румянец на лице хорошенькой Аниной, как...

– Прошу вас, наденьте, – внезапно прервал его «медитацию» консультант.

Август Петрович, не торопясь, принял из его рук очки, так же неспешно водрузил их на нос. Когда, выждав несколько минут, он по команде Линквея открыл глаза, его удивлению не было предела: все только что виденное им, весь видимый мир как бы отошел на задний план, а на передний, живее живого, выступили нерезко очерченные, но очень явные фигуры людей, которые так же внимательно рассматривали режиссера, как и он их.

– Август Петрович, пора, – раздался над ухом голос консультанта, и тут же его проворные пальцы ловко сняли с режиссера очки.

– Постойте, я ничего еще толком не разглядел! – запротестовал тот.

– Вы видели достаточно. Немного дольше – и вы бы навсегда испортили зрение. Эти очки – не безобидная игрушка.

– И что вы предлагаете мне со всем этим делать? – Боголюбов был откровенно растерян.

– Вы сами должны решить.

Что тут решать? Разумеется, Августу Петровичу и прежде не раз доводилось слышать о параллельных мирах, и, конечно, в эти басни он ни капельки не верил. Но теперь, когда он воочию убедился в правдивости гипотезы параллельного существования, он уже не мог не задаться вопросом:

– Нет ли на лишенной видимой жизни Венере некоего параллельного мира?

– Мне кажется, Август Петрович, теперь вы на верном пути, – согласно кивнул консультант.

– Но я жду от вас большего, – требовательно заявил режиссер, убежденный в справедливости своих притязаний.

Уйдя от ответа, Линквей взялся за конец своего щегольски повязанного шарфа:

– Обратили ли вы внимание на мой шарф? Я повязал его специально для вас.

Боголюбову не нравилось, когда его, подобно ребенку, держат в неведении, выдавая информацию маленькими порциями, но он понимал, что иначе от странного человека с глубоко посаженными глазами он ничего не добьется.

– Мне некогда было рассматривать вашу одежду. Рина мне шепнула, что у вас – странный шарф, все время оттенок меняет.

– Да, это интересная ткань, кстати отечественная разработка. Она реагирует на настроение окружающих, а, вернее, на их энергетическое состояние. Когда тихо и все вокруг спокойны, она имеет зеленоватый оттенок, но чем больше вокруг волнений, тем теплее становится ее тон.

– Чего вы добиваетесь? – беспокойно взглянув на часы, спросил Август Петрович.

– Хочу, чтобы вы присовокупили к своим знаниям о видимом, также обширные сведения о невидимости – с ее жителями и энергиями, которые тоже ощутимы для чутких приемников.

Ночью Боголюбову приснился удивительный сон.

Вместе с консультантом он совершал прогулку по разным незнакомым местам, при этом хорошо разумея своего спутника без слов. Августа Петровича особенно тешило то, что в этом красочном, нежном мире из строго, немногословного наставника Линквей превратился в милого юношу, одетого, как и подобает светлому духу, во все белое. Теперь у Боголюбова не было повода недоумевать, с какой же стороны – темной или светлой – пришел к нему молодой человек.

На пригорке под тенистой кроной могучего, старого дуба сидели девушки. Как это часто бывает во сне, уже в следующее мгновение Боголюбов находился в их кругу, делясь с ними проблемами, которые возникли во время съемки фильма о Венере.

– Сестры! – воскликнула одна из девушек. – Как это замечательно, что наш земной брат решил показать воплощенным чудесный мир Венеры!

– Почему вы уверены, что он чудесный? – любуясь миловидными девичьими лицами, поинтересовался Август Петрович. Ласковое внимание девушек действовало расслабляюще, и он ничего не ожидал в ответ, кроме приятной дружеской беседы.

– Одна наша сестра поведала нам рассказ о полете на Венеру. Он передается в нашем мире из уст в уста. Летали туда в основном Старшие Сестры, также и некоторые Братья. Перелет был стремительный, другим он и быть не мог, так как совершался в теле, построенном мыслью. Зато с планетой сближение было трудное – из-за несовпадения энергий...

Продолжение рассказа Боголюбов почему-то не услышал. Ему вдруг показалось, что он нашел ключ к решению своей режиссерской задачи, определив его для себя как «несовпадение энергий». Разве не из-за этого злосчастного несовпадения люди Земли не видят больше ни один из многочисленных «параллельных» миров?

Августу Петровичу вдруг страстно захотелось согласовать одни энергии с другими, и он попытался сблизить некие сферы, парящие над ним подобно разноцветным воздушным шарам. Сферы не поддавались, или же, поддавшись усилиям боголюбовской воли, сходились, но стоило ему отвлечься, они тут же вновь разбегались в разные стороны.

В конце концов, Боголюбов вспотел и, устало опустившись на землю, покрытую мягкой, удивительно насыщенного цвета травой, начал наблюдать, как непослушные шары продолжают свое воздушное плавание. Стоящий поодаль Линквей с улыбкой наблюдал за потугами товарища, но, когда тот отказался от идеи совместить несовместимое, легким движением руки стал приближать сферы друг к другу. Привстав от удивления, Август Петрович видел, как они собирались в яркие цепи и уплывали прочь. Ему вдруг припомнился шарф, бывший на Линквее во время съемок, и он стал понимать, что сферы подобным же образом реагировали на внешнюю энергию. Не он, но только Линквей сумел повысить вибрацию одних, чтобы согласовать их с другими.

«Повышение вибраций» – так сложился для Боголюбова второй ключ. Теперь ему было ясно, что, только улучшив внутреннее состояние, человек может открыть для себя другие миры. Теперь же в нем пробудился острый интерес к тому, каким видит миры «улучшенный» человек, например Линквей.

Вопреки радужным ожиданиям, Август Петрович погрузился не в сферы божественных энергий, а неожиданно увидел самого себя на съемочной площадке – суетливого, раздражительного, кричащего... Сейчас Боголюбов – именитый режиссер, в подчинении которого находились сотни, а то и тысячи людей – казался ему обычным человеком, бывшим во власти великой иллюзии – своего самомнения и утвержденного общественного статуса. Но несмотря на то, что его самообольщение, подобно многим проявлениям человеческого самообмана, выглядело жалко, Боголюбов сумел разглядеть в себе человека – сущность, способную расти и реализовывать задачи своего духа. Он почувствовал человека как путь... к невероятно далекой цели... протянутый в бесконечности.

Могло ли это стать третьим ключом к его режиссерской работе на данном этапе, он не знал, но почему-то был уверен, что вся его жизнь пойдет теперь, руководимая чем-то большим, чем привычная земная суетность.

Уже на следующий день уроки, полученные Августом Петровичем во сне, дали себя знать. Он был на удивление невозмутим и вежлив и охотно прислушивался ко всем подсказкам консультанта. И даже когда тот с уверенностью заявил, что массовка в фильме не понадобится, Боголюбов, не моргнув глазом, распустил собранную ранее по его указанию толпу «венерян».

---

– Август Петрович! – в трубке взволнованно звенел голос монтажера Леночки, которой по окончании съемок он поручил просмотреть отснятый материал. – Август Петрович... – чуть не плакала Леночка, – почти во всех сценах какая-то странная массовка: то ли люди, то ли привидения – просто в дрожь бросает...

– Значит, предупредим слабонервных и обозначим фильм как «триллер», – отшутился Боголюбов. – Хотя, то же наименование можно отнести ко всей нашей жизни, с мерками которой мы, не задумываясь, подходим и к жизни в иных мирах.

Радость, с которой Август Петрович воспринял сообщение о появлении на пленке необычной массовки, была вполне им ожиданной. Еще во время съемок он стал догадываться, что ее роль будут выполнять обитатели другого мира, однажды показанные ему Линквеем. Судить о присутствии «других» на площадке он мог, наблюдая за изменением расцветки шарфа, неизменно повязанного на шее консультанта. Быть может, именно это осознание «присутствия» вдохновляло его больше, чем многое другое, служа лучшим поводом для сохранения спокойной и доброжелательной атмосферы во время съемок.

---

Боголюбовский фильм не имел успеха, и его быстро убрали из проката. Рина была жутко огорчена, а Анина даже обижена: из-за «прихоти» режиссера она не показала и половины своих актерских возможностей, играя неэмоционально, очень сдержанно, «как будто находясь на службе в храме». Однако сам Август Петрович был удовлетворен полученным опытом и выполненной им творческой задачей. Именно эта удовлетворенность позволяла ему спокойно переносить соболезнования друзей и нападки недоброжелателей.

Только одно не давало Боголюбову покоя: кем же на самом деле был никому не известный и в высшей степени загадочный консультант. Бывший до последнего дня на съемочной площадке, он так же неожиданно исчез, как и появился. По поручению Боголюбова, Рина и ее помощники обыскали весь Интернет, пытаясь выяснить что-то о его личности, но тщетно. Лишь в вымышленном имени своего удивительного помощника он увидел явную подсказку на выполняемую им миссию – связующего. Запомнились ему и последние слова консультанта: «Этот фильм, какой бы прием ему ни уготовила нынешняя непритязательная публика, через годы станет классикой – первым фильмом, запечатлевшим мир Тонкий и его обитателей. Для вдумчивых исследователей он будет примером, который наглядно продемонстрирует, какие условия необходимы для запечатления на пленку тонких жителей. Он послужит и отличным сигналом для самоизмнения людей, жаждущих приобщиться к всемирному Братству. В этом приобщении – ваше будущее».

Так запомнил Боголюбов, так запомним и мы.

ДОРОГА К ХРАМУ

Утро тридцатого дня рождения застаёт меня в салоне самолёта, в намерении совершить длительный перелёт на другой конец страны. Пока салон заполняется людьми, ожидающими отрыва от земли, иллюминаторы продолжают собирать сведения о наземном и по-военному лаконично докладывают о том, что творится за бортом: заканчивается посадка, убирается трап, статичную картинку стеклянного здания аэропорта неожиданно сменяет другая, но и та не задерживается надолго, и вот уже мелькание кадров за стеклом не оставляет сомнений в том, что авиалайнер трогается с места и, разогнавшись на взлетной полосе, внезапно отрывается от земли и начинает набирать высоту...

В соседнем кресле сидит священник. Знакомимся. Оказывается, отец Серафим, не так давно завершил обучение и теперь летит, чтобы начать служить в местном приходе.

– Я из тех краев родом, – сознаётся он. – Сначала жаждал вырваться из рутинного быта, познать новизну, напитаться широтой мысли. Теперь потянуло назад – к чистоте облика нашей природы, к её бескрайности, к присутствию Господа в ней... Помните, у Зинаиды Миркиной:

Священник словоохотлив, и я понимаю, что, когда он завершит свой монолог, я не смогу умолчать о цели своей поездки. Думаю, ему не понравится то, что я ему скажу, но глядя в его светлые, такие искренние, молодые глаза, чувствую, что не смогу уклониться от ответа.

– А я лечу на Белую гору, в храм Луча. В первый раз...

Глаза отца Серафима меняют своё выражение. Ожидая увидеть в них тень осуждения, я усиленно соображаю, как буду исправлять эту неудобную ситуацию. Но меня упреждает мой собеседник: в его взгляде, едва мелькнув, холодок отчуждения быстро сменяется сочувственным интересом:

– И что, уважаемая, вы ожидаете там обрести?

Ответить на этот вопрос я не готова. И не потому, что не задавала его себе раньше и не пыталась найти на него ответ. Казалось мне, однако, что ни один из безграничных даров, которые обретались в Храме другими, не мог быть добыт инструментом моих способностей. Откровенничать же о дальних целях с человеком малознакомым, пусть и призванным в силу профессии выслушивать излияния доверившихся ему, совсем уж неловко.

– Быть может, укрепить веру? – подсказывает отец Серафим.

Отставив сомнения в сторону, говорю первое, что приходит в голову:

– Скорее, очиститься... очистить сердце...

– Сердце очищается в долгой молитве, – с глубоким убеждением произносит мой собеседник, но потом, задумавшись, вдруг признаётся:

– Читал я ваши книги... Допускаю, что путь просветления не один. Есть те, кто достигает и без канонической молитвы... Однако без связи с Господом возжечь в сердце чистый огонь веры нельзя. Имеете ли вы такую связь?

Легкий озноб, стремительно взлетевший вдоль позвоночника снизу-вверх, как мне кажется, свидетельствует о мимолётном бессловесном обращении к Владыке. Но что считать откликом на эти краткие попытки установить связь? Откровенно говоря, не знаю, потому отвечаю уклончиво:

– Прилагаю старания к этому.

Отец Серафим деликатно кладет свою теплую ладонь на мою похолодевшую руку:

– Желаю вам, голубушка на вашем пути обрести благословение Господа. Если будете стараться, непременно добьётесь.

– А теперь отдыхайте, вам понадобятся силы: и на встречу с горой, и для предстояния в храме.

С этого момента наше напряжённое общение превращается в вежливое добрососедство. Молодой человек в черной рясе, достав из сумки книгу в потёртом переплёте, бережно открывает её и погружается в чтение. Я же отворачиваюсь к окну и принимаюсь рассматривать расстелившиеся внизу поля ватных облаков, полные света и простоты безмыслия. Думается, что, когда человек, подобно им, так же чист и безмысленен, он может чуять касания Высшего и даже улавливать путём внутреннего слышания дивные откровения. Живу надеждой когда-нибудь получить этот трудно нарабатываемый дар, а значит не оставляю попытки установить момент тишины в сознании. Закрываю глаза, добиваюсь относительной неподвижности тела и, постепенно затихая, в какой-то миг ненароком погружаюсь в сон.

Усиленный микрофоном голос бортпроводника заставляет меня проснуться, и я машинально подчиняюсь его указаниям. Ещё не вполне взбодрившись, пробираюсь к выходу и сажусь в автобус, который везёт паломников к горе. По-настоящему же осознаю близость к цели своего путешествия, только оказавшись около каменного исполина, белоснежной вершиной устремленного в синее, без единого облачка небо.

«Нет, не хочу идти вместе со всеми», – решаю я и усаживаюсь на обломок скалы, спиной к тропе, по которой остальные поднимаются на гору.

«Девушка, не задерживайтесь долго, солнце напечёт», – заботливо предупреждают меня. И правда, чувствую, как на припёке тело постепенно наливается тяжестью. Но после вынужденного многочасового заточения хочется побыть на воле, глотнуть горячего, некондиционированного воздуха, впитать красоту предгорья, преклониться перед величием горных хребтов, почуять сродство с родной планетой... Слёзы признательности невольно наворачиваются на глаза. Но полно, сейчас не время расслабляться и нежиться. Пора оставить это несвоевременное погружение в мир первоприроды и отправиться на поиск высшего в себе.

Звук удаляющихся шагов затихает и я оборачиваюсь к горе, которая настоятельно зовет меня наверх. Но вдруг, буквально в метре от себя, вижу женщину, которая стоит и смотрит в мою сторону, по-видимому ожидая, когда я замечу её.

– Прошу прощения, – с явным иностранным акцентом произносит она. – Я, как и вы, хочу идти уединённо. Но вот я увидала вас и почувствовала, что мы должны идти вместе. Вы так не считаете?

Иностранка невысока, светловолоса, с невыразительными чертами лица, но что-то в её облике располагает – быть может, её добрые, грустные глаза. Я пожимаю плечами, и она, приняв такой неопределённый ответ как разрешение выбирать самой, следует за мной.

– Вам уже есть тридцать? – доносится ее голос из-за спины.

– Сегодня исполнилось.

– О, поздравляю! Это истинный праздник – в первый разрешённый день посетить храм, да ещё такой, – и она показывает в сторону белокаменного строения, расположившегося на одном из склонов горы.

Раньше я никогда не слышала, чтобы кто-то называл этот день «разрешённым». Задаюсь вопросом: почему до сих пор не решалась переступить порог храма Луча? Ведь не существовало прямого запрета молодым людям посещать его раньше определённого возраста. Однако практика показала, что более ранние визиты порой приводили к нервным, и даже психическим расстройствам, так как по естественным причинам высшие центры у молодых находились в спящем состоянии, и в этом случае пламя Луча возбуждало лишь низшую природу человека.

Пани Агата печально вздыхает:

– Знаете, как тяжко не иметь такого храма в своём краю. Наши традиционалисты не такие свободные мыслители, как у вас, они не допускают мысль о том, что Луч нашего Владыки может быть и видим, и слышим... Говорят одно: это не может быть правдой, потому что никто не знает, что такое этот ваш Луч. Одни видят его как световой столб разных оттенков, другие – как сплошной поток света, а многие вообще ничего не видят, только что-то чувствуют...

– Удивительно, что такое очевидное явление не признаётся до сих пор – это не в духе времени. О признании в научном мире говорит международная премия, присужденная нашему учёному. Если помните, он доказал, что после посещения храма у всех нормальных людей меняются ритмы мозга, они становятся невосприимчивыми ко всему плохому, настраиваются на любовь к ближнему.

Губы Агаты растягиваются в грустной улыбке, в глазах появляется влажный блеск.

– Я уже старая и помню тот день, когда в вашей стране открыли первый храм и главный священник сказал... – на мгновение она запинается, как бы припоминая, и затем, воодушевившись, пересказывает знаменательную речь, которая открыла зелёную улицу строительству храмов Луча:

– Луч – это Благодать Господа, которая проливается на людей непосредственно, без предварительных обрядов. Каждый в Луче, если есть на то его духовная готовность, может ощутить Высшее Присутствие...

Пытаясь ободрить свою спутницу, я беру её за руку.

– Будут и в вашей стране такие храмы, не сомневайтесь. Уже открылось несколько у ваших соседей. К тому же, никакой не секрет, можно и без посещения храма и словесных формул утвердить связь с Высшим, ведь сказано: «Не молитесь всяко, но в духе».

Улыбка понимания на лице Агаты сменяется выражением печали.

– Я вам признаюсь, – говорит она тихо. – Однажды я приезжала в вашу страну и кого-то видела, – здесь она замолкает: кажется, ей трудно решить, стоит ли ей делиться сокровенным с абсолютно чужим человеком. Но желание оживить далёкие события, вновь пережить некий затаённый опыт, берёт верх:

– Это случилось на праздник Покрова. Тогда мне было немногим больше, чем вам. В то время тяжко болел мой маленький сын. Ничего ему не помогало: ни молитвы, ни лечение. Потому я решилась пересечь границу и войти в храм Луча. Я была так опустошена, что ничего вокруг не замечала. Просто зашла и стала. Не знаю сколько, стояла и молилась Матери Божьей. И вдруг, в какой-то момент, увидела высокую лестницу, а на вершине... Её саму. Она стояла на самом верху, и от Неё шёл сильный свет, так что невозможно было рассмотреть подробно, как она выглядит. Неожиданно она стала спускаться, подходить всё ближе и ближе ко мне. Почему-то мне стало страшно, хотя Она была так прекрасна. Но мой страх куда-то делся, когда я увидела, что Она несёт. В ее руках был младенец, похоже мальчик. Она шла, бережно прижимая его к груди. Когда она приблизилась ко мне, я увидела, что мальчик сильно похож на моего маленького сына, и очень обрадовалась: мой сын будет жить! Но на щеке Матери вдруг показалась слеза, она отдалила от себя младенца и протянула его мне. И тогда мое сердце упало, я поняла: это не мой сын, это – Её – Сын, младенец Христос. Она хочет разделить со мной – своего – Сына, как раньше разделила Его с миром, чтобы дать мне утешение... спасти от боли потери...

Мы остановились, и я обняла ее. Было ещё не холодно, но я чувствовала, что она вся дрожит, как в ознобе.

– У вас опять что-то стряслось...

– Да, вы правы, – отстранилась от меня Агата. Она достала из кармана носовой платок и, вытирая лицо, уже почти без выражения, сказала:

– После смерти моего первенца, родился второй сын. Вырос, нашёл жену, родил двоих детей... Теперь они все в больнице... в тяжёлом состоянии... после автокатастрофы...

– Мне жаль... – я не знала, что еще сказать, и мы пошли дальше молча и порознь, словно это признание поместило нас в два разных мира – тени и света.

По дороге я всё думала, как же привлечь Агату на свою сторону, в мир света, но, увы, на ум ничего не приходило. Все формулы, стучащиеся в обособленность мира тени теряют свою силу и выглядят сухими и безжизненными. Единственным спасением для израненного сердца может стать лишь его собственный свет. И я стала про себя молиться, чтобы помочь ему в этом. Возможно, эти крохи доброжелательности помогли моей спутнице приободриться: когда мы подошли к храму, она выглядела умиротворенной, обняла меня и поблагодарила.

Еще издали, любуясь зданием храма, я отметила для себя, что оно проще, чем казалось на фото. Только купол, увенчанный замысловатой формы антенной, ослепительно сверкал на солнце и выглядел по-праздничному нарядно. Было известно, что он выполнен из сплава металлов с наилучшей проводимостью энергий Тонкого мира – совместная разработка учёных и специалистов-психоэнергетиков, практикующих приём и распознавание этих энергий.

Прежде, чем войти в храм, мне хотелось настроиться на приём высшей силы, способной, как я полагала, дать серьёзный толчок работе по изменению моего характера. Остановившись у массивной, покрытой резьбой двери храма, я попыталась вызвать во внутреннем взоре изображение Владыки. Однако, как я ни старалась, последствия давешней встречи с Агатой давали себя знать: перед глазами стояло её лицо, в ушах звучал её огорчённый голос... Моим ожиданиям, похоже, не суждено было осуществиться: погружённость в майю сиюминутного закрывает доступ в мир духа. Но позволить себе сдаться, когда позади остались тысячи километров пути, я не могла. «Ни одна встреча не бывает случайной, значит, так было нужно», – и я решительно отбросила от себя змейку заползающего в душу уныния.

Взбодрившись, я наконец решилась войти в храм, и едва окунулась в его атмосферу, как все мои колебания тут же отлетели на задний план, оттеснённые новыми, несущими небывалый подъём впечатлениями.

Здесь, в торжественной тишине, почти не нарушаемой движениями человеческих тел, царила высокая красота. Со стен на меня смотрели любимые образы. Фрески, выполненные по произведениям великого Рериха, прославляли строительность явлений Великого Владыки и Матери Мира. Внизу их гармонично дополняли копии и оригиналы скульптур другого моего любимого мастера – Алексея Леонова. Но главенствовала в храме огромная, занявшая почти всю стену напротив входа, роспись по картине «Матерь Мира». Бестрепетная, Она царила над миром в Вечности, даруя жизнь и любовь. Где-то там, в синих водах, раскинувшихся у ее ног, было сокрыто и моё начало, и зерна духа всех тех людей, которые присутствовали в храме и мечтали приблизить к Ней своё сознание.

Кто-то стоял в обычной позе, кто-то сложив ладони, находились и те, кто сидели в позе лотоса, и те, кто занимали скамьи вдоль стен – главным условием позы был прямой позвоночник, только так можно было быть уверенным, что поднявшаяся по нему энергия полетит стрелой ввысь и привлечет такую желанную ответную. Постаралась выпрямиться и я, и настроиться на обращение к Высшему, но красота храма не отпускала. Тихо ступая босыми ногами по застеленному чем-то мягким полу, я стала перемещаться вдоль стен, горя желанием бесконечно длить минуты восхищения.

– искрится серебром цитата из Учения, начертанная на постаменте скульптуры «Свет мой прими».

Где моя молитва? Почему я предпочла храму музей?

Краска заливает лицо, и я тороплюсь смежить веки.

– строки, воскрешенные в памяти побуждают внутренне собраться и окончательно утишить желания.

Наверное, от пережитого волнения сердце начинает учащенно биться. «Успокойся, всё прекрасно», – уговариваю его. Но пульсация не замедляется, более того, начинает ощущаться и в правой половине груди. «Может быть, это тот самый двойной пульс?» – с удивлением отмечаю я, стараясь углубить дыхание. На мои старания сердце вдруг отвечает некоей «морзянкой» – необычным ритмом: нет не перебоями, но так, как будто пытается передать музыкальную фразу. «Неужели моё сердце уловило какой-то космический ритм?»

Впрочем, удивительного ничего нет. Храм на Белой горе с самого начала был задуман как лаборатория для изучения опыта практикующих огненную йогу. Именно в этом чистом месте с его необычной энергетикой наиболее плодотворно и длительно можно наблюдать за работой высших центров. Припоминаю и то, что неофитам не рекомендуется надолго задерживаться в храме.

С большой неохотой заставляю себя выйти из состояния сосредоточения и тотчас обнаруживаю, что часы показывают вечер и мне придётся поторопиться, чтобы успеть на обратный рейс. В спешке выскакиваю наружу и лишь по дороге соображаю, что забыла отыскать Агату. Получила ли она обнадеживающие знаки, обрела ли надежду? Увы, сейчас уже не до поисков, и я что было духу мчусь по склону вниз.

«Господи, только бы успеть, только бы успеть...» Этот мантрам всех торопящихся в моём случае срабатывает на ура: в последнюю минуту перед отправкой успеваю заскочить в автобус. Без сил упав на сидение, некоторое время сижу неподвижно: надо отдышаться, надо привести себя в порядок... Но чем дольше сижу, тем сильнее растёт нежелание шевелиться. Неохота даже пытаться выяснить, почему сидящий рядом со мной мужчина смотрит на меня, не отрываясь. Наверное потому, что выгляжу ужасно: растрёпанная, грязная, пахнущая потом... В иное время я бы посуетилась: достала бы зеркало и салфетки, и поспешила бы вернуть себе нормальный вид, но сейчас меня больше всего занимает некий, еще не сформулированный вопрос, который отдается в сердце легким беспокойством.

Поворачиваю голову к окну. В полной темноте, лишь немного рассеиваемой фарами, наш автобус резво катит по дороге, лишенной каких-либо признаков освещения. По ночному городу ехать куда приятнее, в нём столько света... И тут, как чёрт из табакерки, выскакивает, наконец, мучающий меня вопрос: как? как в это время суток мне удалось сбежать с горы за двадцать минут, тогда как подъём на неё занял не меньше полутора часов. Ответ ошеломляет. Вдруг сознаю, что бежала... при свете и что свет этот, согласно законам природы, не мог быть дневным, хотя и казался таковым...

Эта мысль переполняет чашу сегодняшних впечатлений, я начинаю потихоньку плакать. Кто-то осторожно касается моего плеча. Обернувшись, вижу – это мой сосед, похоже индиец, это он пытается меня утешить.

Глядя в мои полные слёз глаза, он вдруг полушёпотом произносит: «Девушка, вы прекрасны...» Я улыбаюсь в ответ: «Не я. Это Он прекрасен!»