• Статьи по теме:  ИСКУССТВО ЧАНЬ И ДЗЕН
• Японская эстетическая традиция
• Искусство чань и дзен
• Роль искусства в пространстве буддийского (дзенского) храма

Главная / По законам красоты / Японская эстетическая традиция

ЯПОНСКАЯ ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Острота ощущения поэзии природы, живой натуры – одна из самобытнейших черт японской эстетики. Интересны в этой связи наблюдения П.Ю.Шмидта в его книге "Природа Японии " (1904):

"Вырастая... среди богатой и разнообразной природы, любуясь с детства изящными очертаниями вулканов, уходящих в небо своими конусами, и бирюзовым морем, усеянным тучею зеленых островков, японец всасывает с молоком матери любовь к красотам природы и способность улавливать в ней прекрасное.

Чувство изящного, склонность наслаждаться красотою свойственны всему населению – от земледельца до аристократа. Уже простой японский крестьянин – эстет и артист в душе, непосредственно воспринимающий прекрасное в окружающей природе. Нередко он совершает отдаленные путешествия, чтобы полюбоваться каким-либо красивым видом. Горы, ручьи или водопады служат объектом благоговейного культа, тесно переплетаясь в представлениях простолюдина с конфуцианскими и буддийскими святынями. Из этого культа красоты, основывающегося на дивном колорите всего окружающего, возникло и японское искусство". [1]

Японец не мыслит себя вне природы, отдельно от нее. И дело не столько в необыкновенной красоте природы Японии – на земле еще немало прекрасных уголков – сколько в принципах, лежащих в основе традиционного мировоззрения жителей островной страны.

---

Японцы в VI веке узнали от Китая версию происхождения Вселенной: не Земля, а Небо – источник всего сущего, высший принцип. Мир образуется не прародительницей-Землей и не творцом, а развивается спонтанно из самого себя, под влиянием противоположных сил, действующих в природе: взаимодействия и взаимочередуемости, инь-ян , тьмы – света, холода – тепла, покоя – движения. Легкие, светлые ян-ци , поднявшись кверху, образовали Небо, тяжелые, мутные инь-ци, опустившись вниз, образовали Землю. Но Земля и Небо едины.

Эта философия была изложена в завезенных из Китая книгах так называемого "Четверокнижия": "Луньюй", "Великое учение", "Учение о Середине", "Мэн-цзы".

"Начало пути исходит от Неба", - говорится в Учении о Середине. Небо недосягаемо. Человек не может непосредственно общаться с Небом, но общается с ним через сердце – орган, способный ощутить мировой ритм. Для общения с Небом нужно привести свое сердце в состояние покоя, чтобы никакие посторонние ритмы не мешали "проникаться истинной сутью" Неба. Таким образом, согласно учению, обеспечивается единство человека с миром.

Единство с миром достигается путем обретения равновесия, на пути к Середине, когда противоположные начала инь-ян не имеют разрыва. Достижение Середины позволяет ощущать целое, взаимосвязанность вещей.

Пребывание в центре круга, единственно неподвижной точке позволяет достичь полноты состояния открытости миру, единства с ним. Сосредоточенность, концентрация внимания в центре дает возможность использовать энергию с наибольшей силой. Полный покой таит в себе полноту движения, покой и движение едины, возникают одно от другого, как в японских видах борьбы дзюдо, каратэ, к которым не случайно проснулся интерес в западном мире. Когда утрачиваешь сосредоточенность, выходишь из центра круга, из состояния невозмутимого покоя, попадаешь в круговорот, в волнение, на преодоление которого уходит большая часть энергии или большая часть жизни. [2]

Распространившись в Японии с XII века, буддизм привнес в мировоззрение японцев отношение к житейскому миру как к майе – неистинному, иллюзорному ("все видимое творение является лишь отражением"), противопоставив ему Высшую реальность. Буддизм, а именно одна из его многочисленных разновидностей – дзэн-буддизм, оказал огромное влияние на культуру, образ жизни и психический склад японцев.

Дзэн (кит.- чань; санскр. – дхьяна) – означает молчаливое сосредоточение, в процессе которого возбуждается интуиция, наступает озарение – сатори. Суть учения дзэн в достижении однобытия с миром. Причем, как утверждает учение, достаточно сосредоточиться на единичном, чтобы постигнуть Единое, ибо подлинная природа вещей едина в глубине своей.

Об этом очень образно сказал замечательный японский писатель Ясунари Кавабата:

"Школа дзэн не признает идолов… в местах для тренировки, в залах дзэн нет изображений будд, ни икон, ни сутр. В течение всего времени там сидят молча, неподвижно, с закрытыми глазами, в полной отрешенности. Входят в состояние не-думания, не-мышления, когда исчезает "я", наступает "ничто". Но это совсем не то, что понимают под Ничто на Западе. Скорее наоборот – вселенная души, Пустота, где все вещи приобретают самость (свою подлинную природу), где нет никаких преград, ограничений, где есть свободное общение всего со всем". Преодолеть маленькое "я", чтобы достичь всеединства, - конечный идеал традиционных учений. [2]

---

Мировоззрение, рожденное духовными учениями, пришедшими в Японию из Китая, отождествляло красоту с истиной, а истину с гармонией, которая в свою очередь понималась как состояние уравновешенности.

"Почему так порой раздражают грубые слова, грубые жесты, мысли – потому что они нарушают естественный ритм человека, на какой-то миг разрушают структуру. Красота восстанавливает нарушенное равновесие, правильную циркуляцию ци". [2]

Основным приемом передачи красоты в произведениях японских мастеров является намек-ёдзё, который создает настроение, вызывает "сверхчувство", "эмоциональный отклик". Недосказанность оставляет простор воображению, оно же позволяет постигать невидимое.

Очевидно, что сознание художника ориентировано на то, что скрыто за видимыми вещами, за словом. Совсем как в дзэнских упражнениях, когда во время медитации ученик концентрирует внимание на коане – специфической задаче, процесс решения которой приводит к раскрытию сознания.

Так веками из лона духовных учений произрождалась эстетика японцев, так формировались специфические художественные формы: повествования-моногатари и поэтические миниатюры, живопись и каллиграфия, японское садовое искусство и искусство икэбаны.

ПОВЕСТВОВАНИЯ - МОНОГАТАРИ

В эпоху Хэйан (894-1185) появились такие превосходные образцы художественной прозы как "Гэндзи-моногатари" Мурасаки Сикибу и "Записки у изголовья" Сэй-Сёнагон. Авторами повестей являются женщины, обе – придворные дамы.

Предполагается, что повести-моногатари возникли из устного рассказа. В женских покоях было немало японских и китайских свитков с картинками и короткими надписями, поясняющими и дополняющими изображение. Как правило, надписи читались прислуживающей дамой, в то время как сама госпожа рассматривала картинки, которыми прежде всего и определялась ценность первых моногатари.

Все, что только намечалось в разных прозаических жанрах: достоверность и психологизм дневников, композиционное единство и лиричность – соединилось в "Повести о Гэндзи", которое явилось высшим достижением качественно новой японской прозы. [4]

Автор глубоко проникает в "сокровенную красоту" этого мира. Повествуя о мирских делах, не поучает добру и злу, а подводит к добру, выявляя "очарование вещей" (термин "моно-но аварэ"). Подобную ауру произведению в большой мере создает цитирование стихотворений – более 500 пятистиший, пронизанных обостренным чувством прекрасного, печалью, одиночеством.

Повесть Сэй-Сёнагон "Записки у изголовья" также не лишена очарования в духе моно-но аварэ, однако ей более присуща яркая и броская, акцентирующая внешние связи, красота "окаси".

Состоящее из коротких рассказов, зарисовок с натуры, произведение напоминает записные книжки и дневники писателей:

"Его светлость тюнагон Такаи посетил однажды императрицу – свою сестру – и сказал, что собирается преподнести ей веер:

- Я нашел замечательный остов для веера. Надо обтянуть его, но обыкновенная бумага не годится. Я ищу что-нибудь совсем особое.

- Что же это за остов? – спросила государыня.

- Ах, он великолепен! Люди говорят: "Мы в жизни не видали подобного". И они правы, это нечто невиданное, небывалое…

- Но тогда это не остов веера, а наверно, кости медузы, - заметила я". [5]

В своих "Записках" Сэй-Сёнагон широко распахивает перед нами дверь в удивительный и своеобразный мир древней Японии. Мир этот густо населен цветами, деревьями и птицами, в нем есть место и для звездного неба, и для маленького сверчка. В то же время он очень человеческий. И вещный. В нем столько вещей, словно, Сэй-Сёнагон ведет инвентарь эпохи, но каждый предмет сразу становится художественной деталью общей картины.

ЯПОНСКИЕ ПОЭТИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ

Внимательный читатель, должно быть, заметил, заметил своеобразие приводимых в тексте стихотворений. Они завершены по форме и достаточно необычны по содержанию, построены на ассоциативных связях и обращены к чуткому, интуитивному читателю.

Классические японские миниатюры замечательны не только по содержанию, но обладают строго оговоренной формой – залогом гармоничного ритмического строя. Так стихотворения хокку (хайку) состоят из трех строк, в которых содержится 17 слогов (в первой строке – 5 слогов; во второй – 7; в третьей – 5). Такая стихотворная форма как танка состоит из пяти строк и содержит 31 слог (5-7-5-7-7 – слогов в строках).

"Форма лирической миниатюры требовала от поэта жесткого самоограничения и в то же время, придавая весомость каждому слову, позволяла многое сказать и еще больше подсказать читателю, разбудив его творческое воображение. Японская поэтика учитывала встречную работу мысли читателя. Так удар смычка и ответное дрожание струны вместе рождают музыку". [6]

Не может не отозваться сердце, когда читаешь прекрасные стихотворения мастера дзэнской миниатюры – Мацуо Басё (1644-1694). Каждый стих Басё воспринимается как миг творческого озарения, благодаря которому самое обыденное видится иначе, становится объектом эстетического переживания:

Басё так же, как и многие другие японские поэты находит красоту в просветленной печали, в духе вечного одиночества (термин "саби").

Печаль – как ритм, космическая размеренность в потоке перемен - то возникает, то исчезает человеческая жизнь в волнах вечности. Человек лишь гость на этой земле, и это ощущение рождает тихую печаль.

О характерной для Басё теме сострадания, сопереживания говорил Ясунари Кавабата: "Когда любуешься красотой снега или красотой луны, словом, когда бываешь потрясен красотой четырех времен года, когда испытываешь благодать от встречи с прекрасным, тогда особенно думается о друге, хочется разделить с ним радость. Словом. созерцание красоты пробуждает сильнейшее чувство сострадания к людям, и тогда слово "друг" становится словом "человек". [1]

Главным действующим лицом японской поэтической миниатюры является природа. В хокку и танках органично уживаются образы всех ее царств: от времен года до миниатюрных насекомых. Боготворя природу, японские поэты создают свою символику, вкладывая в каждый символ совершенно определенный смысл:

- цветок – олицетворение вечной истины и вечного обновления –

- голос кукушки вызывает у японцев такое же восхищение, как пение соловья –

- луна – притягательный образ – ее магический свет изменяет все вокруг –

Один дзэнский поэт, монах Мёэ, в ночь на 12 декабря 1224 года вышел из зала для медитации и увидел, как выплывшая из-за туч луна засверкала на снегу. Пораженный красотой, он сложил танку:

Басё говорил: "чувствовать прекрасное – значит следовать природе, быть другом четырех времен года. Все, что ни видишь, - цветок, все, о чем ни думаешь, - луна. Для кого вещи не цветок, тот дикарь. У кого в сердце нет цветка, тот зверь". [2]

ЯСУНАРИ КАВАБАТА

Едва ли кажется возможным, чтобы произведения многовековой давности воспринимались так же, как во времена их создания. Тем не менее, когда мы говорим о лучших образцах повестей-моногатари или о поэтических миниатюрах, дело обстоит именно так. Они актуальны, они современны, потому что касаются непреходящего: красоты природы, внутренней природы человека, сущности процесса жизни.

Не удивительно, что и в ХХ веке японская традиционная эстетика нашла достойного проводника в лице известного писателя – Ясунари Кавабата (1899-1972).

В 1968 году Ясунари Кавабата получил Нобелевскую премию со следующей формулировкой: "за писательское мастерство, которое с большим чувством выражает суть японского образа мышления". Свою речь "Красотой Японии рожденный" он начал программным стихотворением Догэна, которая как бы суммирует всю символику красоты:

"О чем бы ни говорил Кавабата, он говорит о природе и языком природы ("в ней есть любовь, в ней есть язык"). Он хочет, чтобы исчезла глухота человеческого сердца и оно вновь бы стало биться в унисон с сердцем природы". [2]

В его произведениях, таких как "Снежная страна"(1947), "Тысяча журавлей (1951), "Стон горы"(1954) и др., вы не найдете ни острой сюжетности, ни драматических событий, но ощутите слабый налет старины на современных вещах – соединение печали и очарованности, грусти и радости. Здесь "люди и вещи на равной ноге", здесь живет и дышит все, в том числе и предметы искусства, предметы домашней утвари, наполненные красотой, своеобразной одухотворенностью.

"Кикудзи не отважился сказать, что чашка сино напоминает ему госпожу Оота. Но все равно сейчас эти чашки были рядом – словно сердца матери Фумико и отца Кикудзи.

Старинные чашки. Их изготовили лет триста-четыреста назад. В строгих линиях ничего вычурного. Впрочем, была в этой строгости своего рода чувственность. И сила…

Две чашки рядом. Две прекрасные души. Кикудзи видел своего отца и мать Фумико.

Чашки… Реальные вещи. Реальные и непорочно прекрасные. Они стоят вдвоем между ним и Фумико. А он и Фумико вдвоем смотрят на чашки. И в них, живых, тоже нет ничего порочного. Все чисто".[7]

Кавабата мечтал "о красотой рожденном человеке". Ради этого и писал свои удивительные повести, ради этого и разъезжал по свету, читая лекции о "существовании и открытии красоты". И дело не только в том. что писатель берег традицию, без которой немыслима национальная литература, дело в тревоге за современников. Он напутствовал беречь красоту, беречь культуру, а в большей степени тот свет души человеческой, который отражен в этой культуре…

---

Хорошо сказал Рабиндранат Тагор, посетивший Японию, о том, что значит для японцев природа и как они достигли единородства с ней:

"Что поразило меня более всего в вашей стране – это то, что вы постигли тайны природы не методическим расчленением, но непосредственной интуицией. Вы постигли язык ее линий и музыку ее красок, гармонию в ее непропорциональности и ритм в свободе ее движений… Вы поняли, что природа хранит свои силы в формах красоты и что именно эта красота, как мать-кормилица, питает ее титанические энергии, удерживая их в подвижном равновесии..." [2]

ЯПОНСКОЕ САДОВОЕ ИСКУССТВО

Благоговейным отношением к природе проникнуто и садовое искусство Японии. Если европейские сады чаще всего следуют принципу симметрии, то японские сады ассиметричны. По-видимому ассиметрия скорее, чем симметрия может символизировать многообразие и величие природы. [1]

В японском саду отдается предпочтение вечнозеленым деревьям, остающимся неизменными круглый год, такими, например, как сосна, которая считается королевским деревом среди всех растений. Часто это сосны с изогнутыми стволами, с причудливой конфигурацией кроны, с низко стелющимися, как бы парящими ветвями.

Предел садового лаконизма – японские бонсаи и бонсэки – выращивание карликовых деревьев в плошках.

Бонсаи являются реализацией принципа "посредством малого видеть великое". Маленькое деревце должно иметь гармонические пропорции большого дерева. При выращивании дерева в стиле бонсай развивается терпеливость и одновременно освобождается интуиция.

Бонсаи выращивались годами, переходя от мастера к мастеру. Существуют деревья, возраст которых насчитывает 500 лет. Среди них встречаются такие породы: японская сосна, японский кедр, можжевельник, вишня-сакура и другие.

С сердцем, очищенным от условностей, скромностью перед лицом природы подходит мастер к работе над выявлением формы избранного растения. "На исходе зимы или в начале весны, в минуты покоя за чашкой чая вы можете начать представлять, какую форму придадите будущему бонсаи". [8]

САДЫ КАМНЯ

Единственными в своем роде являются японские сады камня.

Камни японцами извечно почитались как живые творения, с которыми человек может общаться.

Если вначале камни в саду не играли самостоятельной роли, но, дополняя растения, символизировали горы и скалы, то позже, в создании ландшафта гор и ручьев фактически уже не использовались ни деревья, ни вода, а лишь камни и песок.

Одним из прославленных каменных садов является сад Рёандзи. Внешне ничего необычного в нем нет: камни, песок, мох.

Расположенные в удивительно простом порядке, пятнадцать камней на белом песке образуют глубоко символическую композицию. Необходимо самому домыслить, дорисовать недосказанное: найти сложное в простом, проникнуть в игру света и цвета, услышать звуки в тишине.

Так средствами формы и цвета обычный пейзажный мотив – камни и песок – поднят здесь до уровня философской поэмы о величии природы. [1]

ИКЭБАНА

Так же вдумчиво и серьезно подходят японцы к искусству составления букета. Икэбана – искусство сокровенного сердца и тонких движений рук. Главное здесь – показать не множество цветов, не обилие растений, а неповторимое своеобразие каждого, уникальность рисунка, цвета, формы. Во всем должен быть свой язык, символически объясняющий прекрасное в природе и людях.

Аранжировкам икэбана присуща не только предельная выразительность, но и лаконизм. так, например, во время чайной церемонии в нише – токонома – ставится всего один нераскрывшийся цветок. Часто берется белый бутон. На бутоне должна быть роса. Фарфоровую вазу, перед тем как поставить в нее цветок, тоже обрызгивают водой…

"Один цветок лучше, чем сто, передает великолепие цветка", - так сказал Кавабата об искусстве икэбана. [1]

КАЛЛИГРАФИЯ И МОНОХРОМНАЯ ЖИВОПИСЬ

Лаконизм и глубина выражения (продолжение дзэнской традиции) также требуются от художника, который занимается каллиграфией. Вооруженный кистью, тушью и бумагой, он рисует ряды иероглифов, которые ни о чем не скажут поверхностному взгляду. Но тот, кто обратит внимание на линию, увидит ее бесконечное разнообразие, увидит звучные контрасты черного и белого. Каллиграфические свитки нужно не просто читать, но созерцательно рассматривать, чтобы уловить то настроение, тот душевный порыв, который вел руку художника.

Искусство каллиграфии развивалось в Японии с VII века, и совершенно естественно, что художники быстро освоили художественные и технические приемы монохромной живописи, для которой требуются те же материалы, что и для каллиграфического письма.

В Японию монохромная живопись попала в XIV веке из Китая через монастыри буддийской секты дзэн и стала определяться терминами "сайбокуга" (картина, выполненная водой и тушью) и "суми-э" (картина, выполненная тушью). Дзэнским монахам живопись позволяла достичь состояния озарения – сатори. В связи с этим тематика дзэнской живописи ограничивалась пейзажами, портретами дзэнских патриархов и изображениями животных и птиц.

Очень точно о монохромной живописи сказал известный японский философ Судзуки Дайсэцу (1870-1966):

"Художник не стремится к реализму. Смысл суми-э – заставить дух изображаемого предмета двигаться по бумаге. Каждый мазок кисти должен пульсировать в такт живому существу. Тогда и кисть становится живой. Набросок суми-э беден, беден по форме, беден по содержанию, беден по исполнению, беден по материалу, и все же мы, восточные люди, чувствуем в нем присутствие некоего движущегося духа, который каким-то таинственным образом парит вокруг штрихов, точек и разного рода теней, вибрируя, сообщает им ритм живого дыхания". [9]

---

Можно еще и еще продолжать писать о воплощении традиционного мировоззрения японцев в разных жанрах искусства, литературы и, наконец, в повседневной жизни. Однако приведенные выше примеры достаточно красноречиво говорят об основе, на которой выстроено здание японской культуры, - это культ красоты. И ничто не может обойтись без четких критериев его принадлежности к красивому или некрасивому, гармоничному или негармоничному.

Сейчас под влиянием "чар" (вернее, "чада") цивилизации приоритеты "старинных" норм и традиций уступают культурным подделкам, навязываемым западной цивилизацией. Конечно, будущее не может вписаться в жестко сформулированные каноны вчерашнего дня. Но такое достояние японской культуры как душевное единение с природой, стремление во всем находить гармонию, добиваясь высшего качества ее проявления (мастерства), соблюдение дисциплины подчинения законам прекрасного – все это переживет увлечение красочными обложками массовой культуры, будет охранено и поднято на новую ступень – сознательного следования древним истинам.

ЛИТЕРАТУРА